Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин

Вот кубик подарил ему возможность отказаться от игры. Это единственный предусмотренный правилами шанс ничейного исхода. Ставка осталась бы за Халашем. На миг он задумался: «Вот когда можно остановиться! И что там корчмарке потребовалось чинить? И не помочь ли ей?»

Ниппурец внутренне содрогнулся. Чужая какая-то мысль. Кто волен остановить его, кроме него самого? Кто волен перегородить реку его воли? Зачем ему женщина и хозяйство? Зачем ему ничья в игре и малая толика серебра? Он пригляделся к позиции. Нет, стоит побороться. Еще есть силы.

Через десять ходов он понял: проигрыш неизбежен.

Халаш осмотрелся. Хозяйка ушла в дом. Никого поблизости нет. Место тихое. Что лучше — свернуть мерзавке шею или просто как следует треснуть и забрать серебро. В любом случае надо срочно уходить из города…

— Ну-ну. Не стоит, — произнесла мерзавка голосом очень серьезного мужчины. — Как легко читать твое лицо, мой любезный лугаль, повелитель священной кучки халуп… кх-м… впрочем, бывший повелитель.

…Как будто чья-то безжалостная рука влезла Халашу прямо в живот, ухватила его внутренности, потянула наружу… и что-то там безнадежно обрывалось, лопалось, мертвело.

— Ты, Энлиль? Ты?

— Прежде, милейший, тебе удавалось выговорить: «Ты, господь…»

Мысли одна другой опаснее и соблазнительнее понеслись обезумевшим стадом в голове у Халаша. Убьет? Да зачем ему… Возвысит? А раньше где был?! И почему — сейчас? Значит, понадобился. Может, просто пришел насмехаться? Нет, этот — всем тамкарам тамкар, не станет зря тратить время. Нечто предложит. Соглашаться? Предаст, продаст, обманет… или нет? Надо разведать, надо поторговаться…

Левый заплечный дух: «Не сразу соглашайся, поиграй. Потяни. Он к тебе пришел, а не ты к нему». Правый: «Сейчас твои лупала станут безумно печальными. Только не упусти его, простофиля!»

Халаш глянул на ануннака безумно печально.

— Зачем ты посетил меня?

— У меня для тебя есть дело. Жалеть не будешь. Вспомни, я и раньше был к тебе милостив.

Халаш подумал отстранение и холодно: «Если предложит убивать царевых людей, надо соглашаться. Просто соглашаться. И помочь во всем». Но натура его не терпела простоты.

«Визжи!» — посоветовали ему. «Сделаю в лучшем виде, только рот открой…» — обещали ему. И бывший лугаль завизжал:

— Кто ты такой? Ты предатель! Ты господин, предавший своего слугу, но кто из господ не поступает именно так? Ты воитель, предавший и погубивший целую армию. Но кто из сильных не поступает именно так? Ты… прежде всего я ненавижу тебя не за предательство. Чем ты лучше лугаля ниппурского? Ты — господь мой? Но ты же и выше меня! Он был выше, царь Донат был выше, его шавки всегда были выше меня, но выше всех — ты! И сила твоя мне ненавистна.

Левый заплечный дух тихонько шепнул ему в ухо: «Смотри не переборщи!» А Правый предлагал свои услуги: «Хочешь, голос будет дрожать как бы от гнева и досады? Очень правдоподобно получится. Не дури, к чему отказываться?»

И голос у Халаша действительно дрогнул, задребезжал дырявой медяшкой обиды…

— Ты… бросил меня, как падаль…

Энлиль усмехнулся, и так это вышло странно! Пухлые девичьи губки выдали ухмылку ведомого лихого душегуба.

— О великий! О могучий! О победоносный! Как сладок твой мятеж! Как красива свобода твоей души! Как: непреклонен твой нрав, о владыка… глиняного курятника. Все-таки именно я дал тебе кое-что. Я не говорил, что даю навсегда Но на время ты получил, согласись, очень многое. Похитить мэ государя и пожить внутри ее чеканных: узоров — это всем подаркам подарок. Не будешь же ты спорить с очевидным?

Левый: «Не слушай его, тупица! Обманывает. Какие у него — подарки?» Правый приструнил его: «Ладно, Левый. Заткнись, наш-то, чай, не дурак, сам понимает…»

Халаш ответствовал, и лик его обрел выражение мученичества за правду:

— Я не верю им. Я не верю тебе. Мое благо — лишь во мне самом.

— Ну-ну. Дружок, набиваешь себе цену, как гуруш караванный. Пока был молод и крепок, ценился за молодость и крепость. Теперь уже не тот, но зубы заговаривать научился любому нанимателю… Сила твоя, благе твое и твоя цена расчислены до последнего ячменного зернышка, до последнего глотка сикеры. Сколько стоишь, столько и будет заплачено.

Правый: «Хочешь, настоящую слезу пущу? Хочешь — настоящую праведную слезу?» Левый осторожничает: «Слезу не надо. Вообще — никаких деревенских трюков».

Халаш между тем размышлял: «Был бы я тебе безразличен, ты бы ко мне не пришел. Был бы я ни на что не годен, отыскал бы ты другого. Не так часто к нищему скопцу из Мира Теней приходят его хозяева…»

— Не следует мне с тобой иметь дела.

Левый: «Так и продолжай. Смотри не продешеви!» Энлиль:

— Хо-хо-хо. Спрашиваешь, что я тебе дам взамен?

Правый: «Помолчи-ка сейчас. А я твое молчание сделаю скорбным и геройским. Понял?»

И Халаш скорбно молчит, точь-в-точь изувеченный храбрец, жертва великой войны. Смотрит на него Энлиль, усмехается и тоже помалкивает. Бывший лугаль ниппурский осторожно осведомляется:

— Спрашиваю, зачем ты здесь?

— Власть я тебе не верну. Лугаль не может быть скопцом, правителю приличествует совершенное тело, а ты и это-то… носишь, как тряпки. Вернуть твоей плоти здоровье я тоже не могу; впрочем, это в твоей воле.

И хотел было Халаш ответить как следует — из-за кого он стал уродом, кто подвел его в решающей битве? — но смолчал. Смолчал, потому что Правый почти насильно стискивал его челюсти, а Левый визжал, как роженица: «Заткни-ись!» Ануннак продолжал:

— Могу дать серебра. Столько, что ты сможешь вспомнить прежнюю свою жизнь… И еще — возможность отомстить. Итак, мой подарок — серебро и кровь. Хочешь взять?

Правый: «Сейчас ты будешь красноречив. Очень красноречив!» Левый: «Время собирать урожай, время вытащить карпа из пруда, время заколоть барана… Только сделай все… как бы нехотя…»

— А ну-ка цыц! Вы, два куска степного навоза, осмелели? Будете немы целый шарех.

Халаш почувствовал чужой ужас — над правым плечом и над левым. Голоса обоих и впрямь немедленно умолкли, как будто кто-то могущественный ножом прошелся по их невидимым глоткам… Значит… слышал? Он все слышал? Бывшему лугалю понадобилось время трех вдохов, чтобы в полной мере осознать свое положение и наполниться страхом до краев, как глиняную плошку наполняют ледяной сикерой в жаркий день. Ненужные, неправильные слова уже успели вылететь из него, рот захлопнулся с опозданием:

— Твои дары — обман…

Всего три слова, и он вновь сделался нем. Но лишнее уже было совершено.

Все люди вокруг, двое или трое их было, застыли. Вместе с ними застыла пыль и пресеклось дуновение ветра Птица в десятке тростников над головой — и та застыла, распластав крылья. Халашево тело отказалось повиноваться своему хозяину. Ни крикнуть, ни защититься рукой, ни убежать… Он весь стал… как мягкий камень.