Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

десять миллионов…» Вскоре – в 1922 году – советское правительство провело две деноминации: прежний миллион рублей стал равен новому советскому рублю, но ещё в 1923-м цены привычно указывались в миллионах и миллиардах[446]. За семь лет миллион вновь превратился в недостижимый идеал, символ абсолютного богатства. И это можно понять: по подсчётам «Коммерсанта», миллион рублей 1930 года в переводе на современные деньги равнялся бы примерно 2,7 миллиона долларов[447].

Неудивительно, что идея миллиона завораживает тех, кому богатство не светит – и кто не знает, до чего тягостно в Советском Союзе быть миллионером. В главе «Дружба с юностью» есть эпизод, когда в ночном поезде компания собеседников постоянно возвращается к заветному числу (что Остапа выводит из себя): «Дали бы мне миллион рублей!», «У одной московской девицы в Варшаве умер дядя и оставил ей миллионное наследство», «Посмотрело правление жакта в этот горшочек, а там золотые индийские рупии, миллион рупий…»

Утром, проснувшись, Бендер опять слышит: «Миллион! Понимаете, целый миллион…» Ирония в том, что эта реплика относится уже не к деньгам, а к тоннам чугуна: вчерашние попутчики Бендера сошли с поезда, а новыми попутчиками оказались студенты-энтузиасты. Когда же раздухарившийся великий комбинатор показывает им свой миллион, студенты разбегаются от него как от зачумлённого. Это один из знаков того, насколько бесполезно и подозрительно в новом обществе богатство: недаром среди планов концовки романа была неожиданная отмена денег. Так сатира в «Золотом телёнке» смыкается с утопией.

Почему у Бендера в «Золотом телёнке» три спутника, а не один?

Прежде всего потому, что главный талант Бендера – изобретение комбинаций. Случайная встреча с Шурой Балагановым даёт ему цель, случайная встреча с Козлевичем – средство передвижения. Выбивается из этой схемы Паниковский – к которому, вспомним, намертво пристало прозвище «нарушитель конвенции». Но Бендер, не чуждый как жалости, так и самоутверждения на фоне других, подбирает Паниковского, когда за тем гонятся разъярённые жители города Арбатова, – и в конце концов находит ему применение. Ведь охота за миллионом – серьёзное предприятие, и одним компаньоном вроде Кисы Воробьянинова Бендер бы тут не обошёлся.

Ильф и Петров иногда подчёркивают общность этого коллектива: в одной из глав они именуются «четырьмя жуликами», в другой Остап Бендер объявляет себя, Шуру и Паниковского богатырями Ильёй Муромцем, Добрыней Никитичем и Алёшей Поповичем. Но, несмотря на это, квартет, как в басне Крылова, не очень-то складывается. Что-то всё время мешает гармонии. После прибытия в Черноморск концессионеры редко собираются вместе: в какой-то момент отпадает Козлевич (эпизод с «охмурением ксёндзами» – отголосок антирелигиозных кампаний 1920-х), а поворотным моментом, подлинной трагедией посреди романа, оказывается смерть Паниковского – жалкого старика и в то же время главного после Бендера индивидуалиста в романе. После этого братство антилоповцев распадается.

Лучше всего разработаны в романе отношения Шуры и Паниковского, которые исполняют чисто юмористические роли недалёких подручных (троп, популярный в культуре – от классических комедий до детских мультфильмов про злодеев и героев). Вершина этого дуэта – кража гирь из квартиры Корейко:

– Вам, Шура, я скажу как родному. Я раскрыл секрет этих гирь.

Паниковский поймал наконец живой хвостик своей манишки, пристегнул его к пуговице на брюках и торжественно взглянул на Балаганова.

– Какой же может быть секрет? – разочарованно молвил уполномоченный по копытам. – Обыкновенные гири для гимнастики.

– Вы знаете, Шура, как я вас уважаю, – загорячился Паниковский, – но вы осёл. Это золотые гири! Понимаете? Гири из чистого золота! Каждая гиря по полтора пуда. Три пуда чистого золота. Это я сразу понял, меня прямо как ударило. Я стал перед этими гирями и бешено хохотал. Какой подлец этот Корейко! Отлил себе золотые гири, покрасил их в чёрный цвет и думает, что никто не узнает.

Гири, разумеется, оказываются не золотыми, а чугунными, и следует комическая драка. Доверчивость Шуры – часть его типажа («Балаганов очень мил, но глуп»): великолепно завершает его линию сцена в трамвае, где бывший «сын лейтенанта Шмидта», у которого в кармане лежат пятьдесят тысяч, ворует грошовый дамский кошелёк. Эта простота, однако, не очень вяжется с предприимчивостью Шуры: ведь именно он разработал гигантский план разделить весь Советский Союз на участки, чтобы жулики, выдающие себя за детей лейтенанта Шмидта, не опасались конкуренции. Судя по всему, Ильф и Петров не устояли перед соблазном привязать остроумную аферу (имевшую прецеденты в действительности) к новому персонажу.

Важное пояснение к роли антилоповцев даёт сам Бендер, разговаривая в последний раз с Зосей Синицкой: «Мне тридцать три года, – поспешно сказал Остап, – возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мёртвого Паниковского не воскресил, и только вы…» О том, что образ Бендера пародирует Иисуса, писалось не раз. В «Золотом телёнке» он рассказывает: «Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом. И всё было в порядке. Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была давка!» В таком случае Балаганов, Паниковский и Козлевич – пародийные апостолы, и показному атеизму Бендера это не противоречит.

Что в романе символизируют автомобили?

«Золотой телёнок» открывается эпиграфом из правил дорожного движения и длинным пассажем о незавидной судьбе пешеходов в автомобильный век. В первой части романа герои путешествуют из Арбатова в Черноморск на видавшей виды, латаной и перелатаной машине, которой Остап Бендер даёт имя «Антилопа-Гну» – по аналогии с марками вроде «изотта-фраскини» и «лорен-дитрих» (собственно, «лорен-дитрихом» «Антилопу» считает её хозяин Козлевич). Путешествие поначалу выходит удачным: «Антилопу» принимают за головную машину автопробега «Москва – Харьков – Москва» и встречают с хлебом-солью и бензином.

«Телёнок» – свидетельство горячего интереса к автомобилям, охватившего СССР в 1920–30-е. Комментатор Ильфа и Петрова Александр Вентцель замечает, что советское общество, видевшее мало автомобилей, прекрасно знало их марки и разбиралось в устройстве механизмов[448]. О «фордах» и «паккардах» выходили популярные брошюры. Ну а автопробеги действительно проводились регулярно – в первую очередь с агитационными целями.

В романе всё это находит подтверждение. Кое-где жители городов на пути автопробега просто смотрят на «Антилопу-Гну» как на диковину, на всякий случай вынося навстречу все возможные лозунги и транспаранты, а кое-где, напротив, антилоповцев ждут подкованные шофёры-любители: «Я читал в газете, что идут два "паккарда", два "фиата" и один "студебеккер"». На торжественных митингах звучат типичные штампы из прессы: «Все в Автодор!.. Наладим серийное производство советских автомашин. Железный конь идёт на смену крестьянской лошадке. ‹…› Автомобиль – не роскошь, а средство передвижения». Остап легко подыгрывает этому, украшая «Антилопу» лозунгом «Автопробегом – по бездорожью и разгильдяйству!».

В целом автомобильная тема в романе встроена, – как всегда, не без мягкой иронии – в дискурс победительного социализма, который оставляет жуликов-частников на обочине: «Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями». Притом до поры до времени им удаётся пользоваться плодами этой настоящей жизни: новые явления советской жизни в романах Ильфа и Петрова часто выступают в роли deus ex machina[449].

Черноморск – это Одесса?

В черновом «Великом комбинаторе» никакого Черноморска не было, а сразу была Одесса. В «Золотом телёнке» Черноморск и Одесса, казалось бы, разведены: в первой же «черноморской» главе упомянуты «брюки из клетчатой материи, известной под названием "Столетье Одессы"». Да и в «Двенадцати стульях» Бендер – по косвенным данным, сам уроженец Одессы[450] – сообщает, что всю контрабанду делают именно там, а ни в каком не Черноморске. Но, конечно, черты Одессы в Черноморске угадываются безошибочно: это и большой порт, и «бронзовая фигура екатерининского вельможи» – памятник Дерибасу[451], и бульвары с акациями. Подтверждают эту версию и мечты «пикейных жилетов» о присвоении Черноморску статуса вольного города, как «лет сто тому назад» (имеется в виду статус порто-франко, которым действительно обладала Одесса в XIX веке), и жалобы старика Фунта, который припоминает закрывшиеся общества взаимного кредита, действительно существовавшие в Одессе. Узнаваемый колорит, специфический юмор (с его «подчёркнуто еврейским речевым фоном»[452]) – всё это, помимо прочего, вписывает «Золотого телёнка» в традицию одесской прозаической школы (существование которой, впрочем, небесспорно) и вновь