Он уже идет - Яков Шехтер

Ее не могли разогнать ни пылающие факелы на воротах усадьбы, ни многочисленные канделябры в особняке. Гнев пана успел поутихнуть, и он уже жалел, что назначил любимому сыну столь унизительное наказание. Но шляхетская гордость жгла сильнее, чем жалость, отменить столь торжественно вынесенный приговор пан не мог.

Увидев нежданных гостей, он разозлился.

– Ну что там у тебя? – буркнул он Бейнишу. – Еще одна жалоба?

– Нет, – выступил вперед из сумрака Арье-Лейб, – мне бы хотелось вернуться к рассмотрению предыдущей и уладить дело ко всеобщему благу.

Рассмотрев второго гостя, пан узнал сына праведника из Любачува и от его слов настроение пошло вверх.

– Если ты такой же мудрец, как ребе Гершон, – сказал он, – всеобщее благо не заставит себя ждать. Говори!

– Вы велели дать вашему сыну пятьдесят розог?

– Да, велел, – мрачно ответил пан.

– Я бы хотел взглянуть на сына и на розги.

– Когда?

– Прямо сейчас, – ответил Арье-Лейб.

Пан покрутил головой, собираясь послать подальше ополоумевшего жидка, потом вспомнил чудесное выздоровление матери – и отправил слуг за розгами и за сыном.

– Это и есть розги? – спросил Арье-Лейб, разглядывая гибкие прутья.

– Да, – подтвердил пан.

– А сколько их тут?

Слуга пересчитал прутья и объявил:

– Тридцать четыре.

– Велите принести еще шестнадцать, – попросил Арье-Лейб.

Слуга удивленно поглядел на пана, но тот лишь досадливо кивнул, неси мол.

Принесли розги, а тут привели и паныча. Тот сердился и норовил ударить тащивших его гайдуков, однако те крепко держали мальчишку за руки. Он извивался, норовя пнуть ногой своих мучителей, иногда ему это удавалось, и гайдуки молча кривились, пересиливая боль. Верхнее платье с паныча уже содрали, думая, что порка начнется прямо сейчас, оставив одну нательную рубаху. Арье-Лейб сгреб розги в охапку, подошел к панычу и велел:

– Бери.

– Вот еще, – взвизгнул тот. – Ты кто такой, мне указывать?!

– Бери, – рявкнул пан, соображая, что присутствует при какой-то еврейской хитрости. – А вы, – он ткнул пальцем в сторону гайдуков, – руки по швам!

Гайдуки отступили, мальчишка скорчил недовольную рожу, но взял у раввина охапку прутьев.

– Тяжело? – участливо спросил Арье-Лейб.

– А тебе-то что? – огрызнулся паныч.

– Представь, что все эти прутья обломают о твою спину. Если ты будешь продолжать безобразничать, рано или поздно это случится.

– А ты откуда знаешь? – взвизгнул паныч.

– Я знаю, – Арье-Лейб заглянул мальчишке в глаза, и тот сразу сник, понурился и побледнел.

– Дай мне обещание, что больше не станешь обижать других людей.

– Да кого я обижал, кого? – с трудом ворочая языком, спросил мальчишка.

– Сегодня ты бросался грязью в достойного человека. А потом швырнул яйцо прямо ему в лоб.

– Но это ведь была шутка!

– Поклянись больше так не шутить.

– Яяяя… аааа… мммм… – паныч словно лишился дара речи. Его глаза наполнились ужасом, а побелевшее лицо стало похожим на свежевыстиранную наволочку. Гайдуки и пан застыли, точно окаменевшие.

– Вижу, тебе трудно говорить, – ровным голосом произнес Арье-Лейб. Он вел себя так, словно вокруг ничего не происходило. – В знак клятвы ты можешь просто кивнуть.

Паныч несколько раз резко опустил и поднял голову. Из его глаз катились слезы, а рот перекосило, словно после апоплексического удара.

– Вот и славно! Сейчас все пройдет и будет как прежде. Но хочу предупредить, если ты возобновишь свои проказы, язык перестанет повиноваться. Понял?

– По-ня-л, – с трудом, но вполне четко произнес паныч.

– Итак, – провозгласил Арье-Лейб, поворачиваясь к пану, – все видели, что молодой человек принял от меня и взял пятьдесят розог. То есть он их получил, как велел уважаемый пан. Это значит, что приговор дословно и точно выполнен и дело можно считать закрытым.

От изумления у пана слегка отвисла челюсть. В комнате воцарилась абсолютная тишина, которую нарушил стук прутьев, падающих из рук изумленного паныча.

– А сейчас, – нарушил тишину Арье-Лейб, – можно перейти к настоящему делу. Но обсудить его я бы хотел с глазу на глаз.

Пан взмахнул рукой, сделав знак всем удалиться, и спустя минуту в комнате стало пусто.

– Мы ищем для нашей общины место, где поселиться, – без обиняков заявил Арье-Лейб. – Пока речь идет о трех-четырех десятках человек, но с помощью Всевышнего нас станет больше. Мне понравился Курув, и я прошу у вас разрешения и покровительства.

– Конечно, конечно! – воскликнул пан. – Я буду рад, если со мной рядом поселятся столь умные люди. Основатель нашего рода, славный рыцарь, на гербе которого был изображен петух, давший название городу, славился своей проницательностью. Подобно тому, как петух еще до начала восхода чует приближение зари и возвещает о ней, мой предок умел различить самое начало события. Эту способность, – тут пан горделиво выпрямился, – он передал своим потомкам. Я вижу, я чувствую, сколь великую пользу ваша община может принести Куруву, и поэтому приглашаю вас поселиться именно тут.

Арье-Лейб и Бейниш медленно шли из панского дома на постоялый двор. Торопиться не хотелось, день у обоих выдался длинный и непростой, а прохладный ночной воздух, тишина и звездное небо успокаивали. Остро пахло молодой травой и свежими листьями кленов, в звездном небе высоко висел молочно-белый серп луны.

– Не знаю, что подвигло пана основателя дать городу такое имя, – негромко произнес Арье-Лейб, – но на святом языке Курув означает – близкий.

– Близкий к чему? – спросил шамес.

– Вот здесь, – Арье-Лейб широким жестом обвел смирно спящую округу, – призрачный мир, в котором обитают бесы и демоны, и наш вещественный мир сходятся наиболее близко. На земле есть не так много мест, в которых демонам проще всего проникать из одного мира в другой. Поэтому они стерегут свои ворота, прячут их от евреев. Ведь если в Куруве окажутся синагоги, начнутся молитвы и учение Торы, то духовный свет будет застить нечистым глаза, мешать беспрепятственно бегать туда и обратно.

– А-а-а, так вот почему с Небес направляли нас в Курув, – вскричал Бейниш, – а другая сторона пыталась помешать!

– Именно так, – подтвердил Арье-Лейб. – Нет места сомнениям, поселяемся здесь.

Поднять людей с насиженного места и перетащить на новое совсем непросто. Кое-кто отступил от данного обещания, испугавшись трудностей переезда, вместо них пришли другие люди. К осенним праздникам в Куруве открылась синагога, в которой молились два десятка мужчин. В городе появились новые лавки, заработали новые портные, новые сапожники, бондари, плотники. Воевода пришел было к пану жаловаться на конкурентов – еврейские ремесленники работали чище и быстрее местных, – но пан вместо поддержки отчитал воеводу.

– Передай сам знаешь кому, – строго наказал он, – чтобы руки попридержали. Евреи находятся под моим покровительством.

Прошел год. Осела пыль переезда, утряслись подозрения старожилов, быстро выяснивших, что от новых соседей есть польза, причем немалая. Арье-Лейб, превратившийся в ребе, раввина Курува, стал советчиком пана в сложных