Скверное дело - Селим Ялкут

— И насчет этого, как его, Шварца, побеспокойтесь. У нас с вашим генералом был такой же дружок. Вместе служили. Получил пулю, отлежался, уже на ноги встал. А потом скоротечная чахотка… Сейчас время другое, но все равно, равнодушия нельзя допустить. Станет из госпиталя выписываться, дадим путевку на выбор, за счет вашего музея.

— Музея? — Поразился Валабуев.

— Ну, а как же. Ведь он для музея старался. Так или нет?

— Так. Но один он не поедет.

— Значит, две дадим. С сотрудницей, как я понимаю. Вторую частично придется оплатить. Нельзя порядок нарушать. Ничего, ему большая премия положена. С этим нетрудно. А как вы, товарищ майор? Не жаль с таким культурным учреждением расставаться?

— Я на службе.

— Вот и я говорю. Именно, на службе. Сергей Сидорович, знаете, как в американских фильмах. Сделаю вам предложение, от которого нельзя отказаться. Музей Византии. Привыкли вы к нему. Я за вами, извините, наблюдал, не совсем из любопытства. Вот и займитесь. Как вам должность директора?

— Мне-е?

— Именно вам. Вы в музейные тайны проникли. А если не совсем, дополните со временем, дело поправимое. Главное, человек вы здравый, до многого своим умом дошли. Умеете уроки извлекать, а это очень полезно. Перспективы огромные. По части науки — любые возможности. Некоторые мероприятия придется с нами согласовывать, так вам же и лучше. И тоже не в ущерб науке и практике. Вместе сможем немало полезных дел совершить. Еще щит прибьете к воротам Царьграда. Я вряд ли увижу (Семен Иосифович печально вздохнул), а вы прибьете.

— Я юрист. — Балабуев приходил в себя.

— А я на плотника не рассчитываю. Хоть тоже был выдающийся прецедент. Именно поэтому — юрист. Профессия самая подходящая, а то, что раньше не понимали, большой нам всем минус. Человек вы честный, проблем с совестью нет.

— Крестили когда-то. — Балабуев сказал, и сам удивился.

— Многих крестили… А почему, извините, вспомнили?

— По работе один подходил. Интересовался. Просил крестным отцом быть.

— Не Картошкин, случайно? — Энергия Семена Иосифовича не иссякала. — Он? Вот вам знак свыше. — Закс всплеснул руками. — Я ведь собираюсь его заместителем вашим предложить. А он сам… — Закс глядел с восторгом, не скрывая. — Приятно знать, что совпадает… — И показал пальцем в потолок. — Значит, крестным отцом? Вот сюрприз.

— Я бы Шварца предпочел.

— Понятно. Но ведь он сам, видите как. Поверьте мне, старику, Картошкин вам нужен. Этот так обтешется, индюком будет вышагивать, через год не узнаете. Ученый. А сверху мы с вами проследим, не дадим с пути свернуть. Видите, как с Павлом Николаевичем нехорошо получилось. Соблазнился недозволенным, себя подвел и нам загадку задал. — Закс тяжело вздохнул.

— Погодите. — Даже для поворотливого и быстрого Балабуева было слишком. — Я должен подумать.

— Не просто подумать, а принять решение. — Торжествовал Закс. — Картошкин. Доказал вам личную преданность. Был у нас повод с ним пообщаться, хотя сам он в подробностях не запомнил.

Ругал вас в беспамятстве, Сергей Сидорович, на чем свет стоит. Хорошо, что вы не слышали. Но пакостей не говорил. Вам же и доложил, как я понимаю. Не пожалеете.

— Я подумаю.

— Подумайте, товарищ майор. Месяц срока у нас есть. Я пока позабочусь, чтобы Плахов не всплыл, по крайней мере, в живом виде. И табличку приготовлю. Музей истории Византии. Директор. Валабуев Сергей Сидорович.

Времени прошло немного, и дополнить рассказ почти нечем. Музей Византии работает, и новый директор осваивается в своей должности. Кто сразу оказался на своем месте — Картошкин. Впрочем, это и так было ясно. Дистанция между ним и Сергеем Сидоровичем полностью сохраняется. Валабуев не забыл снисходительные взгляды, которыми одаривал его Федор во время тягот следствия, и старается ничего подобного впредь не допускать. К тому же Валабуев Картошкина крестил, то есть, стал ему крестным отцом. А крестной матерью оказалась Света и, похоже, не только матерью. Но это дело сугубо личное. Исчезновение Плахова прошло как-то незаметно, по крайней мере, о нем не вспоминают (или стараются не вспоминать), будто и не было такого Алексея Григорьевича. Сейчас музей собирает большую конференцию с участием зарубежных гостей, а посколько такие конференции предполагается сделать регулярными, то информация (в том числе, эта книга) может оказаться полезной для тех, кому есть что сказать об истории Византии. Кстати, Картошкин провел исследование, в котором утверждается, что отечественная традиция выражать свои эмоции на заборах пошла именно с осады Константинополя дружиной князя Олега. Взять город тогда не удалось, но дружинники не только щит прибили на ворота (это само собой), но исписали снаружи стены обращениями к прекрасным византийкам и их мужьям. Тем, в частности, предлагалось выйти и поговорить именно по мужски, а там, чья возьмет, но мужья не вышли, а, наоборот, крепче зарылись под юбки и сарафаны своих подруг (брюки прекраснве дамы тогда еще не носили). Выводы делайте сами. По этой теме готовится защита диссертации, подробное сообщение о времени и месте защиты будет опубликовано в Вестнике Академии Наук. Такие теперь правила, чтобы отделить подлинные научные достижения от псевдонаучных, так что за работу Картошкина можно не волноваться.

Плохо сложилась судьба Ивана Михайловича Берестова. Вскоре после описанных событий Иван Михайлович вновь запросился на операцию по пересадке почки. Деньги у него, видно, были вдалеке от места постоянного проживания, и теперь Иван Михайлович снова захотел заняться обновлением своего организма. В Израиле такие пересадки — обычное дело. Уговаривали его не ехать, наши врачи ничуть не хуже, но Иван Михайлович уперся. Как раз тогда у нас была успешно проведена (впервые в мире!) операция по пересадке аппендикса от жертвы несчастного случая здоровому добровольцу. По гипотезе академика Нелюдимого, апппендикс, как и почка, был в древности парным органом, в котором запасались калории на зиму, и утратил (частично) свои функции при переходе от кочевого скотоводства к оседлому земледелию. (— Очень может быть, — подтвердил С.И.Закс, он просматривал академические журналы.) Факт, однако, что Берестов собрался именно в Израиль. Сергей Сидорович взялся Берестова отговаривать, он принимал участие в судьбе этой семьи и понимал (навел специально справки), что Берестову никуда ехать нельзя. Категорически. Может укачать на большой высоте (морем и того хуже), не тот наркоз дадут, катетер не туда вставят (или не оттуда достанут), мало ли, что может случиться с живым человеком… Не удалось отговорить упрямца, а Балабуев специально заезжал к Берестову. Тот, кстати, передал в Фонд Музея рукописи и просил принять участие в судьбе Маши, если что… Буквально, накаркал. В своем же дворе за неделю до отъезда Ивана Михайловича сбила машина. Двор темный, сам же и виноват… Иван Михайлович, кажется, опытный человек, должен был предусмотреть, тем более в ожидании исцеления, а тут сплоховал.