Странствия убийцы - Робин Хобб

Но большинство дней были похожи один на другой. Мы вставали, ели, шли, останавливались, ели, спали. В один прекрасный день я поймал себя на том, что думаю, научит ли Молли нашу дочку делать свечи и ухаживать за пчелами. Чему бы я мог научить ее? Приготовлению ядов и технике удушения? Нет. Я бы научил ее писать и читать. Она будет еще достаточно маленькой, когда я вернусь, и я смогу научить ее этому. И всему, чему научил меня Баррич. В этот день я понял, что снова начинаю задумываться о будущем, планировать, какой будет моя жизнь после того, как найду Верити и каким-то образом доставлю его назад в Бакк. Сейчас моя малышка всего лишь младенец, она сосет грудь, смотрит вокруг и открывает для себя что-то новое. Она еще слишком маленькая, чтобы понять, чего ей не хватает, и осознать, что отца нет рядом с ней. Я скоро вернусь к ним – до того как она научится говорить «па». Я еще увижу ее первые шаги.

Это решение что-то изменило во мне. Я никогда раньше не заглядывал так далеко. Но теперь у меня была цель, ради которой я должен жить. Я смотрел вперед и воображал, как буду учить свою дочку, наблюдать, как она растет, веселая, умная и хорошенькая, любящая своего отца, ничего не знающая ни о какой другой его жизни. Она не будет помнить меня с гладким лицом и прямым носом. Она будет знать меня только таким, каким я стал сейчас. Как ни странно, это было очень важно для меня. Так что я пойду к Верити – он мой король, я люблю его, и он нуждается во мне. Но когда я его найду, это не будет означать, что мое путешествие закончилось. Оно только начнется. Когда я разыщу Верити, то вернусь домой, к Молли и моей дочке. На некоторое время я забыл о Регале.

Так я думал иногда, и в такие минуты я шел за овцами в пыли и вони и улыбался, не разжимая губ, под закрывавшим мое лицо платком. В другое время, когда я лежал ночью, один, я думал только о тепле женщины, дома и моего ребенка. Мне кажется, я чувствовал каждую милю, пролегавшую между нами, и одиночество грызло меня. Мне хотелось знать каждую деталь всего происходящего с ними. Каждая ночь, каждое мгновение тишины были искушением дотянуться до них Скиллом. Но теперь я понимал предостережение Верити. Если я буду искать их Скиллом, группа Регала найдет их и меня. Регал ни на секунду не задумается, чтобы использовать против меня мою семью. Поэтому я жаждал побольше узнать о них, но не смел попытаться удовлетворить эту жажду.

Мы пришли в поселок, если его можно было так назвать. Казалось, что он похож на ведьмин круг из грибов, раскинувшийся вокруг глубокого источника. Там был трактир, таверна и даже несколько магазинов, и все это для обслуживания путешественников и жителей нескольких домов. Мы попали туда в середине дня, и Мэдж решила, что нам лучше отдохнуть и не пускаться в путь до следующего утра. Никто не возражал. Напоив животных, мы подвели телеги к окраине города. Кукольники решили воспользоваться случаем и заявили в таверне и трактире, что представят спектакль для всего города. Их предложение было с радостью принято. Старлинг уже нашла в таверне уголок, который назвала своим собственным, и знакомила крошечный городок в Фарроу с некоторыми баккскими балладами.

Я предпочел остаться с овцами на окраине города. Вскоре я оказался один в лагере и особенно не возражал. Владельцы лошадей предложили мне несколько добавочных медяков, если я присмотрю за ними. Лошадям на самом деле не нужен был присмотр. Они были стреножены, но все равно радовались остановке и щипали свежую траву. Бык был привязан к столбу и тоже занят травой. Было очень спокойно оставаться одному, в тишине. Я учился душевной пустоте. Теперь я мог пройти много миль, не думая ни о чем. От этого мое бесконечное ожидание становилось менее мучительным. Я сидел на краю повозки Дэмона, смотрел на животных и легкую волнистость пестрой равнины за ними.

Это длилось недолго. Вечером с грохотом вернулась повозка кукольников. В ней приехали только мастер Делл и его самая младшая помощница. Другие остались в городе, чтобы выпить и поболтать. Из криков мастера я скоро выяснил, что младшая девушка провинилась, забыв слова и движения. В наказание она должна была остаться в лагере и приглядеть за фургоном, получив к тому же несколько резких ударов хлыстом. Щелканье кнута и вопли девушки разносились по лагерю. Я вздрогнул и вскочил на ноги. У меня не было ясного представления о собственных намерениях, и на самом деле я испытал облегчение, увидев, как мастер вылезает из фургона и отправляется в город.

Девушка громко рыдала, распрягая и привязывая лошадей. Я видел ее раньше мельком. Она была самой младшей в труппе, не старше шестнадцати лет, и, казалось, чаще прочих вызывала раздражение мастера. В этом не было ничего необычного. У хозяев зачастую имеется плеть, которой они поддерживают усердие своих помощников. Ни Баррич, ни Чейд не использовали плети, но я получал от Баррича свою долю шлепков, подзатыльников и пинков, если не двигался достаточно быстро. Кукольник был ничуть не хуже многих виденных мною хозяев, даже добрее некоторых из них. Все его подчиненные были сыты и хорошо одеты. Полагаю, меня раздражало, что ему никогда не было достаточно одного удара хлыстом. Их всегда было три, пять или даже больше.

Спокойствие ночи было разрушено. Долгое время после того, как она закончила привязывать лошадей, ее горькие рыдания резали мой слух. В конце концов я не смог этого больше выносить. Я подошел к задней части фургона и постучал в маленькую дверь. Рыдания стихли, раздалось всхлипывание.

– Кто там? – спросила она хрипло.

– Том-пастух. С тобой все в порядке? – Я надеялся, что она скажет «да» и велит мне убираться. Но через мгновение дверь открылась. Она стояла на пороге и смотрела на меня. Кровь капала с ее подбородка. Я сразу понял, что произошло. Хлыст взвился над ее плечом и своим кончиком глубоко рассек девушке щеку. Я догадывался, что это было очень больно, и подозревал, что еще больше она испугалась вида крови. Я увидел зеркало, стоящее на столе у нее за спиной, и окровавленную тряпку рядом с ним. Мгновение мы молча смотрели друг на друга.

– Он меня изувечил! – прорыдала она. На это мне нечего было сказать, но я вошел в фургон и взял ее за плечи, потом усадил на стул. Она вытирала лицо сухой тряпкой. Казалось, она не понимала ничего.

– Сиди смирно, – коротко приказал я, – и попытайся успокоиться.

Я взял тряпку, окунул ее в холодную воду, сложил квадратиком и прижал к лицу девушки. Как я и подозревал, рана была небольшой, но сильно кровоточила, как это часто бывает с ранами на лице и на голове.

– Держи вот так. Немного нажимай, но не двигай ее с места. Я сейчас вернусь. – Я поднял глаза и увидел, что она смотрит на шрам у меня на щеке и горько плачет. – У тебя такая хорошая кожа, что шрама не будет. А если и будет, то совсем небольшой.

То, как расширились ее глаза при этих словах, дало мне понять, что я сказал не то, что она хотела услышать. Я вышел из фургона, ругая себя, что ввязался во все это.

Целебные травы и горшочек с мазью Баррича остались в вещах, которые я бросил в Тредфорде. Однако я заметил цветок, похожий на золотую розгу, в том месте, где паслись овцы, и травку, напоминающую кровяной корень. Так что я сорвал эту травку, но она пахла по-другому, а сок ее был липким и непохожим на желе. Я вымыл руки и посмотрел на низкорослую золотую розгу. Она пахла правильно. Я пожал плечами, собрал горсть листьев, а потом решил, что раз уж я этим занялся, можно восстановить хоть часть того, что я потерял. По-видимому, это было то же самое растение, только мельче. Я рассыпал листья на задней части телеги и рассортировал их. Более толстые из них я высушу. Маленькие я раздавил между двумя чистыми камнями и получившуюся пасту на одном из камней отнес в фургон кукольников. Девушка с сомнением смотрела на нее, но, помедлив, кивнула, когда я сказал ей: