Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

«Кто-то за него заступился и организовал его перевод в конце 1924 года в правительственную больницу».

Больница эта находилась на улице Грановского, в самом центре Москвы. Если сравнивать с Лефортовским изолятором, то её можно назвать просто санаторием.

И вновь слова из письма Лили Брик – «наверное, поедем в Париж» – для рядовой советской гражданки, каковой официально являлась Лили Юрьевна, звучат фантастически неправдоподобно. Другое дело, если считать, что её уже начали готовить к очередному «забросу» в Европу.

Что же касается Алексея Ганина и его подельников, то двое из них из-за жесточайших пыток (пробковой камерой в том числе) потеряли рассудок. Их (и Алексея Ганина тоже) подвергли судебно-психиатрической экспертизе, которая признала исследуемых невменяемыми. А следствие продолжалось.

В середине января 1925 года в Москву съехались работники левого фронта искусств чуть ли не со всей страны. Осип Брик по этому поводу написал:

«…писем и устных требований во что бы то ни стало создать и возглавить «единый фронт левого искусства» поступало к Маяковскому много. Люди говорили:

– Мы – периферия, а центра у нас нет. Вы должны быть нашим центром.

Маяковский пытался растолковать, что самое понятие «центр и периферия» в вопросах творчества бессмысленно, что «Леф» – не штаб какого-то фронта, а журнал, который печатает произведения авторов, близких друг к другу по литературному направлению, что пусть желающие присылают свои произведения в журнал, и если они подойдут, то будут напечатаны. Ничего не помогало: люди требовали организации с центром, с периферией, с уполномоченными, инструкциями и директивами.

Кончилось тем, что в январе 1925 года наиболее настойчивая группа «организаторов» созвала «Первое московское совещание работников левого фронта искусств». Волей-неволей Маяковскому пришлось принять в нём участие».

Организатором совещания выступила одесская группа «Юголеф». Проходило это мероприятие два дня – 16-го и 17-го января. Доклады делали Осип Брик и Николай Чужак. Последний сказал про поэмы Маяковского, что «Люблю» – это «лирическая труха с точки зрения сегодняшнего дня», а поэма «Про это» – «наиболее неприемлемая вещь» из всего, что создано поэтом. Чужака поддержали и другие ортодоксальные деятели «левого искусства» – те, кто жаждал создания «единого фронта» с «твёрдой» программой и «жёсткой» организацией.

Журнал «Леф» и его руководство подверглись невероятно разносной критике. Поэтому неудивительно, что появление на трибуне Маяковского присутствовавшие в зале встретили по-разному: кто бурными аплодисментами, а кто – яростным свистом.

Пётр Незнамов:

«Льстивыми аплодисментами его нельзя было купить, а в отношении свиста он был стренирован не бледнеть. Он не бледнел и не терялся. В наибольшей степени он злился тогда, когда кто-нибудь, бездарный и надоедливый, как муха, жужжал у него на докладе. Тогда он выходил из себя – не поддевать же муху на пику! А чёрная маленькая муха с харбинской помойки жужжала и жужжала. Отгонять муху приходилось уже самой аудитории и чуть ли не с физическим пристрастием».

«Муха с харбинской помойки» – это Николай Чужак, о котором 16 января Маяковский сказал:

Илья Сельвинский и Корнелий Зелинский, 1920-е годы

«Товарищ Чужак, резко критикующий Леф, – более скучного зрелища, конечно, нельзя себе представить».

17 января Владимир Владимирович вновь заговорил о Чужаке:

«С его выходом из редакции, можно сказать смело, что работа «Лефа» пошла блистательно, ни одного конфликта, ни одного недоразумения по вопросам у нас не было».

Были упомянуты и конструктивисты:

«С этой группой нам пришлось выдержать долгий спор. Они сначала занимались всяческими мифологическими обобщениями. Например, группа конструктивистов с товарищами Сельвинским и Зелинским. Постепенно мы сумели оттянуть к нам наиболее интересную и близкую нам группу в лице товарища Сельвинского, давшего прекрасную обработку жанрового языка, если можно так выразиться, – образцов жаргона».

В последний день работы совещания Маяковский вручил украинскому писателю Леониду Недоле (Лукьяну Владимировичу Гончаренко), председательствовавшему на совещании, листок, на котором было написано:

На заявлении есть приписка, сделанная Николаем Асеевым:

«Присоединяюсь целиком. 18.I.»

И Маяковский совещание покинул. Осип Брик потом прокомментировал:

«Никаких практических результатов совещание не имело. «Левый фронт» так и не сорганизовался».

В тот же день, когда Маяковский писал своё «Заявление», в Москве начал своё существование ОЗЕТ («Общество землеустройства еврейских трудящихся»), общественная организация, созданная для содействия КомЗЕТу.

КомЗЕТ («Комитет по земельному устройству еврейских трудящихся» при президиуме Совета национальностей ВЦИК СССР) был учреждён президиумом ВЦИК 29 августа 1924 года – с целью привлечения еврейского населения страны Советов к производительному труду. В президиум ОЗЕТа были избраны Владимир Маяковский, известный актёр Соломон Михоэлс (Вовси) и многие другие общественные деятели СССР.

Но самым главным событием второй половины января 1925 года был объединённый пленум ЦК РКП(б) и ЦКК РКП(б), проходивший с 17 по 20 января. Об этом судьбоносном событии речь пойдёт чуть позднее.

А пока – о французе Поле Моране, который навестил Бриков.

Бенгт Янгфельдт:

«Поль Моран, сорокалетний французский дипломат, уже несколько лет известный и как писатель…

Когда Моран в конце января 1925 года появился у Бриков, он уже провёл в Москве несколько недель и прекрасно знал, кого посещает. Благодаря публикациям в прессе и сплетням он был до мельчайших деталей осведомлён об этом «супружеском картеле»».