В присутствии врага - Элизабет Джордж

Она была в спальне, но не в постели, несмотря на поздний час. Более того, двери гардероба были открыты, ящики комода вынуты на пол. Между ящиками комода и шкафом стояла большая картонная коробка. В эту коробку Хелен укладывала свернутую конвертиком шелковую одежку сливового цвета, в которой Линли признал одну из ее ночных рубашек. В коробке уже находились другие вещи, также аккуратно сложенные.

Линли окликнул ее по имени. Хелен не подняла глаз. Позади нее, на кровати, лежала раскрытая газета, и когда Хелен заговорила, то, по-видимому, сослалась на нее.

— Руанда, — произнесла она, — Судан, Эфиопия. Я тут в Лондоне размениваю свою жизнь на пустяки — в условиях, услужливо финансируемых моих отцом, — тогда как эти люди голодают или умирают от дизентерии и холеры. — Она посмотрела на Линли. Ее глаза блестели, но не от счастья. — Судьба жестока, не правда ли? Я здесь, со всем этим. Они там, совершенно голые. Как же мне реагировать на такую несправедливость?

Подойдя к гардеробу, она достала оттуда сливового цвета пеньюар в комплект к ночной рубашке. Аккуратно разложила его на кровати, завязала узлом пояс и принялась складывать.

— Что ты делаешь, Хелен? — спросил Линли. — Ты же не можешь всерьез думать о…

Она подняла взгляд, и суровое выражение ее лица заставило его замолчать.

— Поездке в Африку? — закончила она. — О том, чтобы предложить кому-то свою помощь? Я? Хелен Клайд? Какая нелепость.

— Я не это…

— Господи, что бы там сталось с моим маникюром! — Она положила пеньюар к остальной одежде, вернулась к шкафу и, отодвинув пять плечиков, вытащила сарафан кораллового цвета. — Да и вообще, — заметила она, — это было бы таким извращением моей сути, верно? Пожертвовать ради пользы своими ногтями?

Хелен сложила сарафан. По тому, как долго она занималась каждым предметом одежды, Линли понял, сколько между ними невысказанного. Он начал было говорить, но Хелен прервала его:

— Поэтому я подумала, что могу хотя бы послать им одежду. Сделать хотя бы это. И пожалуйста, не говори мне, как я смешна.

— Я об этом и не думал.

— Потому что я знаю, на что это похоже: Мария-Антуанетта предлагает крестьянам пирожные. Что, скажите на милость, будет делать какая-нибудь бедная африканка с шелковым пеньюаром, когда ей нужна еда, лекарства и крыша над головой, не говоря уже о надежде?

В конце концов она положила сарафан в коробку. Следующим извлекла из гардероба шерстяной костюм. Раскинула его на кровати, прошлась по нему щеткой, собирающей пушинки, проверила пуговицы и, обнаружив, что одна болтается, пошла к комоду. В одном из ящиков, стоявших на полу, отыскала маленькую соломенную корзинку. Достала из нее иголку и катушку. Дважды попыталась вдеть нитку в иголку, но безуспешно.

Линли подошел к ней. Взял у нее иголку и сказал:

— Не занимайся самоистязанием из-за меня. Ты была права. Я пришел в ярость из-за того, что ты мне солгала, а не из-за смерти девочки. Прости меня за все.

Хелен опустила голову. Свет стоявшей на комоде лампы падал на ее волосы. Когда Хелен шевельнулась, в ее прядях зажглись искорки цвета бренди. Линли продолжал:

— Поверь, сегодняшни мой всплеск — худшее, на что я способен. Просто когда дело касается тебя, во мне просыпается что-то первобытное. Все мое воспитание летит к черту. Ты видела результат. И тут нечем гордиться. Прости меня за это. Прошу тебя.

Хелен не ответила. Линли хотелось обнять ее, но он не прикоснулся к любимой, потому что внезапно, впервые, побоялся быть отвергнутым навсегда. Поэтому он ждал ее ответа, держа в руках скорее не свою шляпу, а сердце.

Когда Хелен заговорила, голос ее звучал тихо. Она не подняла головы и не отвела взгляда от коробки с одеждой.

— Целый час я кипела праведным гневом. Как он смел, думала я. Что за богом он себя возомнил?

— Ты была права, — сказал Линли. — Хелен, ты была права.

— Но потом меня буквально подкосила Дебора. —Хелен закрыла глаза, словно прогоняя от себя ее образ. Кашлянула, как всхлипнула. — Саймон с самого начала не хотел за это браться. Но Дебора убедила его хотя бы ознакомиться с ситуацией. И теперь она считает себя ответственной за смерть Шарлотты. Она даже не позволила Саймону забрать у нее фотографию. Когда я уходила, она унесла ее к себе наверх.

Линли не думал, что может почувствовать себя еще хуже из-за всего случившегося, но теперь понял, что может. Он сказал:

— Я как-нибудь это улажу. С ними. С нами.

— Ты нанес Деборе удар ниже пояса, Томми. Я не знаю, какими именно словами, но Саймон знает.

— Я поговорю с ним. Я поговорю с ними обоими. Вместе. По отдельности. Я предприму все, что необходимо.

— Тебе придется. Но я думаю, что какое-то время Саймон не захочет тебя видеть.

— Тогда я несколько дней повременю.

Он ждал, что Хелен подаст ему знак, хотя и понимал, что с его стороны это трусость. Ничего не дождавшись, Линли понял, что следующий шаг, каким бы трудным он ни был, придется сделать ему. Он протянул руку к ее хрупкому, беззащитному плечу.

Хелен тихо проговорила:

— Сегодня мне бы хотелось остаться одной, Томми.

— Хорошо, — ответил он, хотя ничего хорошего тут не было и быть не могло. И вышел в ночь.

Когда на следующее утро будильник разбудил Барбару Хейверс в половине пятого, она, как обычно, испуганно вскрикнула и резко села в постели, словно стеклянная оболочка ее сна разбилась не от звука, а от удара молотка, Барбара нашарила будильник и выключила его, моргая в темноте. Тусклый свет сочился в узкую щель между шторами. Барбара нахмурилась, поняв, что проснулась не в Чок-Фарм, но где — черт его разберет. Она восстановила в памяти вчерашний день: Лондон, Хильера, Скотленд-Ярд и автостраду. Потом она вспомнила ситцевые джунгли, кружевные подушечки, мягкую мебель, вышитые гладью сентиментальные афоризмы и обои с цветочным узором. Ярды цветочных обоев. Мили. Значит, это пансион «Приют жаворонка», заключила Барбара. Она в Уилтшире.

Барбара спустила на пол ноги и включила лампу. Щурясь от яркого света, нащупала в ногах кровати черную синтетическую ветровку, во всех путешествиях служившую ей халатом. Накинув ее, Барбара прошла к умывальнику, пустила воду и, собравшись с мужеством, посмотрела на себя в зеркало.

Она не могла решить, что хуже: вид ее опухшего со сна лица с вмятинами от подушки на щеках или отражение все тех же обоев в цветочек. В данном случае это были желтые хризантемы и розовато-лиловые розы, обвитые сиреневыми лентами, с голубыми — вопреки всем законам ботаники — и зелеными листьями. Этот очаровательный узор повторялся на покрывале и шторах. Барбара так и слышала, как все эти иностранцы, жаждущие пожить среди аборигенов, восторгаются совершенной английскостью пансиончика. О, Фрэнк, именно таким мы всегда и представляли английский коттедж, правда? Как мило. Как очаровательно. Ну чистая прелесть.