Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни

– Кажется, нет… Или, может, мы ссорились пару раз из-за того, что вы безбожно дерете за ваши древности… Таши, старина, может, вы с виду и невинны, как младенец, но вы такой же прожженный хитрец, как…

– Ну, надо же как-то жить… К тому же у вас всегда есть деньги. Я ненавижу систему. Англичане поддерживают богатых, богатые поддерживают лам, и все они поддерживают друг друга… Пускай ламы идут и работают в полях, вместо того чтоб распевать молитвы с утра до ночи. Вы можете сказать мне, что сделали ламы за последнюю тысячу лет? Я верю в науку, а не во всю эту чепуху на картинке!

В это время одна из жен Таши позвала его, и он снова исчез в задней комнате. Не знаю как, но мы опять заговорили об отшельниках; может быть, потому, что рассматривали тибетскую картину, на которой несколько аскетов медитировали в горных пещерах среди воображаемых камней, нарисованных с самой восхитительной непосредственностью.

– Как жаль, что наш мир потерял традицию уединения, – посетовал чиновник. – Отшельник воплощает идеал индивидуального совершенства; он победитель, но в плане духа; он человек на короткой ноге с богом. Он противоядие, которое нам так нужно в этот век, помешанный на массах… Только посмотрите на эту изысканную отделку золотом, как она освещает пейзаж! Какое чувство волшебства и прозрения!.. Но о чем я говорил? Ах да, о массах. Человек в массе становится нулем. Конечный результат – человек-формула, как у Хаксли, альфа-плюс или бета-минус. Он отождествляет себя со своим положением. Честно говоря, малопривлекательная перспектива.

– Да лучше умереть.

– Не преувеличивайте, будьте разумны. Препятствия скорее внутри, чем снаружи.

Проводник почтового вагона появился в дверях лавки.

– Поезд отходит, сэр, – сказал он.

Тогда я попрощался с начальником политдепартамента и пожелал ему счастливого пути.

– Постарайтесь сфотографировать древовидные папоротники в саду резиденции, – сказал он. – Мне бы очень хотелось иметь снимок.

На обратном пути в деревню, когда я возвращался домой, я встретил молодого индийца, с которым недавно познакомился. Он сын индийского специалиста, который недавно здесь поселился, и изучает медицину в одном из больших университетов рядом с Дели. Его отличает вся ужасающая узость мышления варваров будущего века. Он отмахивается от любой традиции одним словом: «Чепуха!» С этого нулевого уровня (а это не нулевой уровень Декарта, такой чувствительный и живой и готовый уцепиться за самое несовершенное предложение) он реконструирует мир, используя в качестве материала механику XIX века. Как обычно бывает с теми, кто недавно обратился в новую веру, он делит все на черное и белое. Все, что связано с волшебным словом «индустриализация», – белое, а все, что связано с «феодализмом», – черное. Юноша говорит по-английски достаточно хорошо, и он, безусловно, может выразить себя, но постоянно сводит разговор к одному и тому же. Как индустриализация идет в Италии? Мусульмане не понимают индустриализацию. Тибет феодальный, поэтому он не цивилизован. Что касается Европы, то, по его словам, с ней все кончено.

Принцесса читает стихи отшельника

Поэтому записка от Пемы Чоки по возвращении в бунгало стала большим утешением. Она спрашивала, где я буду днем, потому что она хотела заскочить на минутку, чтобы привезти мне несколько книг. Мысль о ней – такой культурной, утонченной, готовой отозваться на красоту в любой форме – казалась почти священной в этом мире ненависти, расовой борьбы, религиозной нетерпимости, политической ярости и бесконечного нового варварства, блестящего варварства нашего атомного века, испускающего гамма-лучи, века, чьи драгоценные камни – уран и плутоний, века, который готовится к межпланетным боям и научному уничтожению целых народов.

Я сразу же послал помощника за цветами, пока прибирал комнату. Ровно в четыре длинный блестящий лимузин остановился у бунгало. Личный секретарь махараджи Цетен открыл дверцу, Пема наклонилась, чтобы выйти, высунулась крошечная ножка в сандалии – боже мой, ее ногти были выкрашены красным лаком! – и она выпрыгнула, маленькая, легкая и аккуратная. Ее также провожал Энче Каси, худощавый человек в очках, лет тридцати пяти, с умным лицом и ироничным взглядом наблюдателя; говорят, что он самый образованный человек в Гангтоке.

Мы вошли и сели кружком у открытого окна, глядевшего на долину. Пема в ее тибетской одежде и украшениях казалась невозможно хорошенькой. Некоторое возбуждение сияло в ее глазах и делало ее неотразимой. На ней была темно-синяя чуба, красный жилет и пангден (передник) таких цветов, которые могли бы ужасно диссонировать, если бы их не выбрали с воображением и глубоким вкусом. Ее черные волосы были собраны в обычную толстую косу, извилистую, как змея, у нее на плече. На ней были большие, круглые, плоские серьги и кольцо с бриллиантами на пальце; ее пальцы были как маленькие мясистые стебельки, на которых держался ярко-красный плод ее ногтей.

Сначала разговор был очень официальный, но не в плохом смысле. Формальность отвратительна, когда это пустая оболочка, но там, где за ней стоит настоящее чувство, оно может стать еще значительнее, если облачить его в формальную оболочку; так же, как движение можно сделать более значительным, если превратить его в танец, или звук, если превратить его в музыку. Нужно помнить, что мы в Гангтоке, где Пема Чоки – «принцесса» и что лишь несколько дней назад она обручилась с сыном тибетского сановника. В сопровождении своей небольшой свиты и отрицая многие предрассудки, она пришла нанести визит иностранцу, включив его в категорию проезжающих ученых, которых ей было можно навестить ради самообразования.

Она принесла мне в подарок несколько книг. Я принял их, по обычаю подняв ко лбу.

– В этой книге собрание стихов Миларепы и описание его жизни, – сказала она, тщательно расправляя складки своего пангдена.

Я поблагодарил ее. Потом она продолжила, теперь уже с полной естественностью, с которой говорила о волшебстве и ядах несколько месяцев назад в Чангу:

– В книгах, которые я вам отдаю, весь Тибет. Мы так отличаемся от того, что воображают о нас люди, вы знаете. Часто, когда я читаю книги, написанные о нас иностранцами, я думаю, что они совсем нас не понимают. Страна святых и аскетов, которым нет дела до мира, да уж! Ах, вы обязаны прочитать о жизни Миларепы, если хотите нас понять. Жадность, заклинания, месть, преступления, любовь, зависть, пытки… Кроме того, зачем нужно было бы проповедовать нам закон, если бы мы и так всегда были добрыми и благочестивыми?

– Но именно поэтому Тибет так и увлекает, – ответил я. – Были бы тибетцы такими интересными, если бы они остались только фигурами на гобелене или в литературной миниатюре? Что очаровывает в Тибете, это его восхитительная, убийственная, несокрушимая человечность. Может, когда-нибудь я напишу книгу и назову ее «Тайный Тибет». Тайной, которую она откроет, будут не странные, а обычные вещи – реальные люди, из плоти и крови, любовь, желание, раскаяние, гордость и трусость. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, но вы должны не забывать, что религия и боги имеют огромное значение в нашей стране.