Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк

Самодельный «договор двух кузенов» так и остался на бумаге: его в упор не замечало ни русское, ни германское правительство, но в любом случае Британия обошла Германию подписанием англо-российской Конвенции 1907 года. Николай вынужденно пошел на этот шаг под давлением Франции, которая предложила русским заём при условии, что они вступят в союз с Англией. Чтобы предотвратить возможные выпады со стороны Николая, потребовалась поддержка Берти. Зная, что скрепить формальное соглашение лучше всего личным присутствием, в июне 1908 года он совершил государственный визит в Россию, прибыв на яхте в эстонский порт Ревель (ныне Таллин) и проведя на борту «Виктории и Альберта» серию встреч.

И снова Берти показал себя искусным дипломатом, чередуя деловые переговоры с семейными ужинами. Он произвел впечатление на Александра Извольского, министра иностранных дел России, глубоким пониманием сути российских и европейских дел и не забывал тешить чувствительное эго Николая. Он произвел царя в адмиралы британского флота – такую честь сплошь и рядом оказывали иностранным сановникам, но Николай был чрезвычайно польщен. Берти поздравил его с отличными новыми железными дорогами, отметил, что ему очень идет форма шотландского грейского полка – алая туника с золотой тесьмой и медвежья шапка, – которую Николай надел на первую встречу, и старательно избегал разговоров на щекотливые темы вроде отношений с Германией. Спустя всего пару дней российские газеты трубили о «новой эре в русско-английских отношениях».

Это было приятно и уже входило в привычку – куда бы ни приехал Берти, пресса по итогам его визита начинала прославлять новую эру англо-местной дружбы. Главное, что благодаря присутствию Берти удавалось сохранять мир. Даже в господствующем климате острого международного недоверия и несмотря на происки кайзера Вильгельма трудно было представить, чтобы «любящий» Николай когда-нибудь пошел войной на своего «дражайшего дядю Берти».

II

Поддержание хороших отношений с незлобивыми французами и недоверчивым, но мягкотелым Николаем – это было самое легкое. Как и все в Европе, Берти знал, что главная угроза миру исходит от гораздо более опасного и непредсказуемого противника. Берти предстояло вспомнить и применить на практике все навыки обольщения, которые он освоил во Франции, чтобы укротить того, кто был требовательнее и капризнее самой темпераментной парижской кокотки: другого своего племянника, кайзера Вильгельма.

Конечно, проблема была не только в Вильгельме. Британцы тоже были хороши в своей антигерманской истерии, отчасти вызванной усилением германского промышленного и торгового флота, но в большей степени подогреваемым прессой страхом перед растущей военной флотилией Вильгельма. Берти и сам побаивался немецких канонерок, но он знал, что единственный способ отвадить их от британских колониальных форпостов – это держать мертвой хваткой самого кайзера.

Пожалуй, только психиатр мог бы поставить Вильгельму диагноз и указать точную причину его постоянно меняющегося отношения к своей британской семье, но, наверное, можно выделить три основные причины столь резких перепадов настроения. Во-первых, комплекс неполноценности из-за парализованной левой руки – родовой травмы. Отсюда его вечное стремление доказать, что он сильнее других. Во-вторых, детская жажда внимания: по словам Бисмарка, Вильгельм хотел, чтобы каждый день был днем рождения. И наконец, он добивался признания его равенства с Берти и – после своего восшествия на престол, пока Берти был еще принцем, – превосходства над ним. Однако больше всего на свете Вильгельм хотел стать главным членом семьи Виктории, в которой видел – совершенно справедливо – ствол европейского семейного древа.

Берти знал, что избежать европейской войны можно, если с величайшим тактом попытаться сгладить психологические изъяны кайзера, и эта задача была куда важнее и сложнее, чем любые политические переговоры.

У Вильгельма и Берти было кое-что общее. Оба они могли быть обаятельными и приятными в общении, особенно если вокруг были красивые женщины, и оба были перфекционистами, прежде всего в одежде. Но, в отличие от родного дяди, Вильгельм был человеком мелочным и не чуждым позерства. Кристофер Хибберт упоминает случай, когда ни с того ни с сего Вильгельм поинтересовался у личного секретаря Берти, Фредерика Понсонби, сколько человек входит в Совет Лондонского графства и как часто проходят выборы. Понсонби признался в своем неведении, и каково же было его удивление, когда Вильгельм привел точные цифры, чем поразил гостей, собравшихся за столом. Очевидно, он заранее заучил их, просто чтобы произвести впечатление. Вильгельм считал себя великим знайкой, но и в этом доходил до крайностей – он терпеть не мог, когда его ловили на ошибках, и всегда мстил своим обидчикам.

Как только Вильгельм взошел на престол в июне 1888 года, Берти стал главным объектом его нападок. Так, однажды Берти – в то время еще принц Уэльский – вмешался в острую перепалку между германским министром иностранных дел и британским послом о Франко-прусской войне и позволил себе оскорбительные замечания в адрес Вильгельма. Когда императору доложили об этом, Вильгельм сразу же стал продумывать план мести.

Вскоре после этого, в сентябре 1888 года, Берти оказался в Вене, где навещал австро-венгерского императора Франца-Иосифа, и ему передали, что кайзер Вильгельм собирается прибыть в город сразу после его отъезда. Движимый родственными чувствами, Берти написал Вильгельму, что дождется его в Вене и они обязательно повидаются. Однако Вильгельм ответил, что не желает видеть своего дядю и, более того, он уже заказал для себя апартаменты, которые занимал Берти, лучшие в городе, так что Берти, который всего лишь принц, в то время как он император, придется их освободить. С завидным спокойствием, хотя он и был огорчен, Берти написал Вильгельму, что испытывает к нему «величайшую нежность», но обижен его поведением. Письмо осталось без ответа, и Берти собрал вещи и уехал. Он знал, что нет смысла продолжать конфронтацию, когда его племянник в таком настроении.

Но Вильгельм, как правило, успокаивался после мелких побед и, когда он посетил Англию в следующем году, был само обаяние и кротость. Британцы встретили его на редкость гостеприимно, излив на кайзера столько любви, сколько было необходимо, чтобы визит прошел гладко. Берти произвел его в адмиралы Королевского флота (к счастью, это не означало, что Вильгельм мог отплыть на британском линкоре), министр по делам колоний Джозеф Чемберлен выступил с речью, отметив, что Британии сам бог велел состоять в альянсе с «великой Германской империей»; и Берти получил приглашение на ответный визит в следующем году, в ходе которого Вильгельм окружил дядю почестями «почти как суверена», как выразился Берти в письме к своей матери.

Но точно так же, как воспаление коленного сустава и чахоточный кашель у Берти, приступы мелочности у Вильгельма периодически обострялись на протяжении 1890-х годов. Вспомнить хотя бы соперничество дяди и племянника на регате в Каузе. Когда в 1891 году Вильгельм купил гоночную яхту, Берти приобрел «Британнию», на которой потом не раз побеждал в Каннах и Каузе. Вильгельм в ответ заказал у того же кораблестроителя новую лодку, превосходящую «Британнию» в размерах и скорости, вынудив расстроенного Берти продать свою гордость. «Когда-то Кауз был для меня местом приятного отдыха, – признался он, – но теперь, когда там хозяйничает кайзер, оно больше напоминает арену нескончаемых салютов, пушечной пальбы и прочих утомительных забав».