Тирания веры - Ричард Суон

за ней следовали Брессинджер и сэр Радомир, оба тоже на своих скакунах. Однако больше всего мое внимание привлек отряд мужчин, которые собрались позади приставов. Они были необычайно высокими и мускулистыми, все разного происхождения – лишь один или двое показались мне коренными сованцами. По всей видимости, им принадлежала та груда снаряжения, которую мы везли с собой: сованские короткие мечи, топоры и старые кожаные кирасы, каких я никогда в жизни не видела. Эти мужчины не говорили по-саксански, и я поймала себя на том, что страшусь их… хотя, должна сказать, наружность у них была довольно приятной. Каждый восседал на лошади, которую им выделили в императорских конюшнях.

Замыкала эту колонну я… если не брать в расчет медлительное и куда более многочисленное войско легионеров, что маршировало следом за нами и должно было взять под охрану княжича Камиля, как только мы его вызволим.

Впереди нас ждало несколько дней пути. Нам предстояло пересечь всю Эстре, двигаясь почти строго на юго-запад до границы с Венландом. Эстре была имперским княжеством, одним из тех, что изначально входили в состав Совы, и я воображала, что мы увидим богатую страну и множество торговых городов, соединенных широкими ровными дорогами. Но оказалось, что вся торговля и деньги в окрестностях Совы стекались в столицу, которая вбирала их в себя подобно опухоли, поэтому в первые два дня нашего путешествия мы видели лишь ветхие остатки некогда процветающих поселений.

Просторы Эстре, как и земли Пограничья, были продолжением Эбеновых равнин. К северу от нас тянулся Петронский горный хребет, по которому проходила граница между Эстре и Гуличем, а на западе, ближе к Венланду, земля была изрыта карстом, и область эта на старом саксанском называлась Спуваземья. Но между этими двумя участками изрезанной земли пролегала просторная травянистая степь, поросшая дикими цветами.

Большую часть пути мы держались одной и той же пыльной дороги и старались продвигаться настолько быстро, насколько хватало сил нашим лошадям. Несколько раз мы проезжали через небольшие городки, но надолго в них не останавливались. Чем южнее мы спускались, тем теплее становилась погода, и если в Мулдау в то время года еще стояли морозы и порой шел снег, то здесь равнину ласкал почти постоянный теплый ветерок, который шептал среди цветов и кипарисов, стоявших у дороги подобно часовым. Время от времени на горизонте рокотала гроза, но нам повезло, и под дождь мы ни разу не попали.

Из всех членов нашего обоза больше всего времени я проводила не с людьми, а с Генрихом, который привязался ко мне после того, как я скормила ему немного солонины из моих запасов. В один из вечеров, когда мы разбили лагерь, я попыталась заговорить с Вонвальтом, якобы желая обсудить наши беседы с сенатором Янсеном; однако Вонвальта всецело занимали Муфрааб и спасение княжича Камиля – если того вообще еще можно было спасти, – так что сэр Конрад впервые за долгое время не пожелал говорить о Клавере.

Выходило так, что чем больше Вонвальт отталкивал меня и отвергал, тем больше я тянулась к нему и хотела поговорить – хотя во время путешествия возможности для разговоров нам почти не подворачивались. Я пыталась побеседовать и с остальными, высказать им все, что меня беспокоило: смерть магистра Кейдлека, Муфрааб и, наконец, наш план отправиться на юг, к Пограничью, а план этот все еще состоял лишь в том, что наш крошечный отряд поедет к храмовничьим крепостям и бросит вызов Клаверу. Но Брессинджер ушел в себя и в очередной раз погрузился в тяжелую тоску, из которой не собирался выходить еще долго, а сэр Радомир был сыт по горло имперскими интригами, в центре которых он очутился, и поэтому старался все время проводить с прямодушной Ингебургой Галлой. Я даже не могла побеседовать с восемью бойцами, которые сопровождали нас, – хотя они, несомненно, обо мне говорили, поскольку я несколько раз ловила на себе их взгляды.

И, конечно же, я ни разу не заговорила с Правосудием Розой, которая липла к Вонвальту, как репей, и которую я на дух не переносила.

* * *

На второй день мы подъехали к имперской путевой крепости в Камарии – к большому замку, который служил северным концом цепи маяков Кормондолтского залива. Когда-то в этой крепости размещался гарнизон из тысячи легионеров, но теперь в казармах жила лишь сотня бойцов из вспомогательного подразделения, а многие залы и покои замка пустовали и постепенно приходили в запустение. Тем не менее интендант как мог снабдил нас провизией и наполнил наши бурдюки свежей водой.

Час спустя мы наткнулись на первый маяк. Он представлял собой большую железную жаровню, которая пылала на вершине прочной каменной башни футов тридцать в высоту. Башня была наполовину скрыта под лишайником и вьюном. У ее подножия стояла небольшая конюшня, а рядом лениво пощипывали траву две лошади. Двое солдат, которые несли дежурство на маяке, вышли к нам и поприветствовали на ломаном саксанском. Я ехала в хвосте каравана и видела, как они заговорили с Вонвальтом и капитаном Галлой. Вдали, примерно в десяти милях от нас, виднелся следующий маяк, и на горизонте можно было разглядеть третий. Нам оставалось лишь следовать за ними, пока они не приведут нас к побережью.

Там, у подножия маяка, я испытала странное, навязчивое чувство, словно я вдруг осталась совсем одна. Я обернулась и посмотрела назад, на путевую крепость, отчасти ожидая увидеть там смутный черный силуэт Муфрааба, медленно бредущего следом за нами.

Но, конечно же, там никого не было.

* * *

Наше путешествие шло настолько быстро, насколько было возможно, однако мне все равно казалось, что оно тянется вечность. Третий день выдался теплым, но пасмурным, небо затянули густые темно-серые облака, и тогда же нас наконец коснулось первое дуновение морского бриза. Едва я ощутила прохладный порыв соленого воздуха, мое нутро сразу сжалось от дурных предчувствий. Я уже успела привыкнуть к дороге, к монотонной езде и даже к непрестанно тлеющей в моей душе тревоге, а запах моря некстати напомнил мне о том, куда и зачем мы направляемся.

Капитан Галла остановила нашу колонну на обочине дороги. За весь день и всю ночь мы не встретили ни единой души, однако теперь мои глаза и нос повсюду замечали и чуяли признаки того, что мы приближаемся к рыбацкому поселению. Поселение это оказалось небольшим прибрежным городом, который назывался Линос.

Мы прибыли туда в полдень, за сутки до того, как должны были оставить выкуп. Въехав в город, мы поставили лошадей в конюшни и нашли ночлег для нашего отряда. Когда с этим делом было покончено, выяснилось, что