Где властвует любовь - Джулия Куин

Колин взглянул на нее с вопросительной, но игривой усмешкой. Пенелопа прекрасно понимала, что он пытается сделать: воспользоваться своим обаянием, чтобы направить разговор в нужное ему русло. Сейчас он скажет что-нибудь остро умное со своей мальчишеской ухмылкой, и она даже не заметит, что тема изменилась…

– Звучит слишком серьезно для такого солнечного денька.

Пенелопа поджала губы. Не совсем то, чего она ожидала, но суть та же.

– Колин, – терпеливо произнесла она. – Я предпочла бы, чтобы ты не пытался сменить тему каждый раз, когда я заговариваю о леди Уистлдаун.

– Что-то я не слышал, чтобы ты упомянула ее имя, – сдержанно отозвался он. – Или я должен был сказать твое имя? К тому же я всего лишь похвалил погоду.

Пенелопе ничего так не хотелось, как остановиться посреди улицы и упереть руки в бока, но они находились на публике (что ж, сама виновата, выбрав такое людное место для разговора), и она продолжали чинно шагать дальше, хотя ее пальцы сжались в кулачки.

– Ты ужасно разозлился, когда я опубликовала свою последнюю заметку, – заметила она.

Колин пожал плечами.

– Я пережил это.

– Мне так не кажется.

Он смерил ее высокомерным взглядом.

– Ты лучше меня знаешь, что я чувствую?

Такой выпад не мог остаться без ответа.

– Разве это не то, что требуется от жены?

– Пока еще мы не женаты.

Пенелопа сосчитала до десяти, прежде чем ответить:

– Я сожалею, что огорчила тебя, но у меня не было выбора.

– У тебя был выбор, но я не собираюсь обсуждать этот вопрос посреди Брутон-стрит.

Пенелопа огляделась. Вот досада! Они действительно на Брутон-стрит. Похоже, она недооценила скорость их передвижения. Еще пара минут, и они окажутся у порога леди Бриджертон.

– Уверяю тебя, – сказала она, – что известная особа больше не вернется к своей деятельности.

– Не могу не выразить своего облегчения.

– Я предпочла бы, чтобы ты воздержался от сарказма.

Глаза Колина сверкнули. Столь резкий переход от выражения скуки, написанного на его лице секунду назад, так ошеломил Пенелопу, что она отпрянула.

– Будь осторожнее со своими желаниями, Пенелопа, – сказал он. – Сарказм – единственное, что сдерживает мои истинные чувства, и поверь, тебе не захочется видеть их во всей красе.

– Отчего же? – возразила она неуверенным тоном.

– Не проходит и дня, чтобы я не думал, что, черт побери, я буду делать, если твой секрет раскроется. Я люблю тебя, Пенелопа. Помоги мне, Боже, но это так.

Пенелопа сочла призыв к Богу излишним, но признание в любви прозвучало довольно мило.

– Через три дня, – продолжил Колин, – я стану твоим мужем. Я торжественно поклянусь защищать тебя, пока смерть не разлучит нас. Ты понимаешь, что это значит?

– Ты спасешь меня от любой-опасности? – попыталась пошутить она.

Судя по выражению его лица, ее попытка не показалась ему забавной.

– Я не думала, что ты так рассердишься, – пробормотала она.

Колин недоверчиво уставился на нее, словно не ожидал, что она посмеет оправдываться.

– Если я разозлился, то потому, что мне было не слишком приятно узнать о публикации твоей последней заметки одно временно со всеми остальными.

Пенелопа кивнула, прикусив нижнюю губу.

– За это я прошу прощения. Ты, безусловно, имел право знать заранее, но как я могла сказать тебе? Ты попытался бы остановить меня.

– Конечно.

Они неотвратимо приближались к цели, и Пенелопа поняла, что если она хочет спросить его о чем-нибудь еще, ей следует поторопиться.

– Ты уверен… – начала она и осеклась, не решаясь закончить фразу.

– В чем?

Она слегка покачала головой:

– Да так, ничего.

– И все же?

– Просто… – Она посмотрела в сторону, словно вид лондонского пейзажа мог придать ей смелости. – Просто я подумала…

– Давай, Пенелопа, не тяни.

Резкий тон был настолько несвойствен Колину, что подтолкнул Пенелопу к действию.

– Я подумала, – сказала она, – что тебя, возможно, тревожит моя… э-э…

– Тайная жизнь? – подсказал он.

– Если тебе угодно это так называть, – снизошла Пенелопа. – Мне пришло в голову, что, возможно, твоя тревога проистекает не только из желания защитить мою репутацию, если все откроется.

– Что именно, – отрывисто произнес Колин, – ты пытаешься этим сказать?

Поскольку отступать было некуда, она честно призналась:

– Мне кажется, ты стыдишься меня.

Три полных секунды он молча смотрел на нее.

– Я не стыжусь тебя. И уже говорил тебе об этом.

– Тогда в чем дело?

Шаги Колина замедлились, и прежде чем он понял, что вытворяет его тело, он остановился. До дома его матери оставалась пара шагов, он был уверен, что они опаздывают, однако…

Он не мог заставить свои ноги сдвинуться с места.

– Я не стыжусь тебя, – повторил он, не в силах сказать правду: он завидует. Завидует ее достижениям, завидует ей.

Какое недостойное чувство! Оно разъедало его изнутри, создавая смутное ощущение стыда всякий раз, когда кто-нибудь упоминал о леди Уистлдаун, что, учитывая лейтмотив лондонских сплетен, происходило по десять раз на дню. И он не представлял, что с этим делать.

Его сестра Дафна как-то заметила, что он всегда знает, что сказать и как заставить других расслабиться. Колин размышлял над ее словами несколько дней подряд и пришел к выводу, что его способность настраивать своих собеседников на непринужденный лад проистекает из его ощущения внутренней целостности.

Он всегда находился в ладу с самим собой. Колин не знал, кого благодарить за это счастливое качество – возможно, родителей, а может, удачу. Но в последнее время он постоянно испытывал беспокойство и неуверенность, что не могло не отразиться на его поведении. Он был резок с Пенелопой и почти не разговаривал на вечеринках.

И все это из-за недостойной, зависти и стыда.

Хотя… разве стал бы он завидовать Пенелопе, если бы не ощущал пустоту собственной жизни?

Интересный вопрос. Колин охотно поразмыслил бы над его психологическими аспектами, если бы это касалось кого-нибудь другого.

– Мама уже, наверное, заждалась нас, – буркнул он, сознавая, что уклоняется от темы, и презирая себя за это. – Кстати, твоя мать тоже там, так что нам лучше не опаздывать.