Девушки на выданье. Бал дебютанток - Вероника Богданова

Мария Николаевна (1819–1876 гг.) – дочь российского императора Николая I и сестра Александра II, первая хозяйка Мариинского дворца в Санкт-Петербурге. Президент Императорской Академии художеств в 1852–1876 гг.

25 октября.

Сегодня состоялось крещение великой княжны Марии Александровны. Все было обставлено с величайшей помпой и торжественностью. На императрице был трен, осыпанный бриллиантами и драгоценными каменьями. Августейшего младенца, покрытого императорской мантией из сукна, отороченного горностаем, держала на руках княгиня Салтыкова. Восприемниками были император Николай и великая княгиня Мария Николаевна. Служба была чудная. Великолепный хор пел sotto voce для того, чтобы сильные голоса не испугали ребенка. Пение тихое и заглушенное, как отдаленная мелодия, наполняло душу умилением грустным и торжественным. В этих наполовину светских, наполовину религиозных придворных торжествах есть какая-то странная смесь божественного и мирского. Совершаются самые священные церковные таинства, и нужно сказать, что члены царской семьи всегда присутствуют на них с видом глубочайшего благоговения, многие из них молятся с искренним благочестием, и все строго соблюдают приличие, внушаемое святостью места. Нельзя того же сказать о придворных: из них каждый, по-видимому, чувствует себя скорее в театре, нежели в церкви, и многие прекрасные люди, которые наедине усердно молятся богу, в дворцовой церкви считают себя совершенно свободными от всяких обязательств по отношению к нему. Для всех их церковь является как бы местом светских собраний; считается совершенно ненужным ни молиться, ни даже держать себя прилично. Болтают, шепчутся, смеются. Иногда, когда разговор становится слишком громким, император Николай поворачивает голову и обводит взором Юпитера-громовержца эту стрекочущую толпу. Мгновенно наступает тишина, но ненадолго, и очень скоро разговоры возобновляются. Церемония продолжалась очень долго, так как обедне предшествовал еще молебен, сопровождаемый залпами из пушек. Когда я пошла поздравить цесаревну, она показала мне великолепные украшения из драгоценных камней, которые ей подарили государь, государыня и наследник цесаревич: диадему из рубиновых звезд с расходящимися бриллиантовыми лучами и такую же парюру на корсаж. Цесаревна подарила мне красивую брошку из жемчугов с бриллиантами.

28 октября.

В дворцовой церкви служили молебен по случаю начала войны. При выходе из церкви государь обратился с речью к офицерам, присутствовавшим на церковной службе. Он сказал им, что гвардия пока не вступит в дело, но что, если обстоятельства этого потребуют, он сам поведет ее и уверен, что она покажет себя достойной этой чести. Наследник подошел к государю и произнес сакраментальное: «Рады стараться», которое офицеры повторили хором. Государь обнял его. В этой маленькой сцене не чувствовалось ни малейшего одушевления или увлечения. Восточный вопрос – вопрос совершенно отвлеченный для ума петербургского, и особенно для ума гвардейского. Этот бедный ум, крылья которого постоянно обрезались, перед ним никогда не открывалось других горизонтов, кроме Марсова поля и Красносельского лагеря, не вырисовывалось других идеалов, кроме парадов и фойе оперы или французского театра. Как может ум, воспитанный на такой тощей пище, возвыситься до понимания крупных социальных и политических замыслов или воодушевиться идеей освобождения славянских народов и торжества православия? Нужно основательно растрясти наше общество, перевернуть его вверх дном, прежде чем идеи такого порядка смогут проникнуть в тупые мозги петербургских гвардейцев. Двор завтра переезжает в Гатчино. У императрицы вчера был вечер, бесцветный и скучный, как всегда. Сегодня вечером возобновляются наши вечера в маленьком составе у цесаревны с чтением «Дон Кихота», который нас так забавляет. Я в прекрасном настроении духа.

14 ноября.

Отец провел у меня вчерашний день. Он с головой увлечен столами, не только вертящимися, но и пророчествующими. Его медиум находится в общении с душой Константина Черкасского, которая поселилась в столе после того, как, проведя жизнь далеко не правоверно и благочестиво, ушла из этой жизни не совсем законным образом (утверждают, что он отравился). Теперь эта душа, став православной и патриотичной, проповедует крестовый поход и предвещает торжество славянской идеи. Странно то, что дух этого стола как две капли воды похож на дух моего отца; та же политическая точка зрения, та же игра воображения, тот же слог. Этот стол очень остроумный, очень вдохновенный, но его правдивость и искренность возбуждают во мне некоторые сомнения. Мы часами говорили об этом столе, отец страшно рассердился на меня за мой скептицизм, и хотя я отстояла независимость своего мнения, однако душа моя была очень смущена, и я поспешила отправиться к великой княгине, чтобы восстановить нравственное равновесие своих чувств и мыслей. Какая разница между натурой моего отца, его умом, таким пламенным, таким блестящим, таким острым, парящим так смело в сферах мысли и особенно воображения, но беспокойным, нетвердым в области религиозных убеждений и нравственных принципов, и натурой великой княгини, с умом совершенно другого рода, глубоко коренящимся в «единственном на потребу»! Какой душевный мир я испытываю, когда после этих столкновений с отцом я нахожусь опять с ней, какое успокоение нахожу при соприкосновении с этой душой, чистой и прямой, с этим умом, рассудительным и трезвым! Для нее религия не есть игра воображения, это сосредоточенная к серьезная работа всего ее внутреннего существа.

15 ноября.

Наследник цесаревич говорил сегодня на вечере у цесаревны, что утром получена из Вены телеграмма с известием, что турки соглашаются вступить в переговоры. Он имел вид озабоченный и добавил: «Вести переговоры, но на каких началах? Все равно все придется начинать сызнова». «Надо бы предложить туркам переехать», – заметила я. «Вот это хорошо, – сказал, смеясь, великий князь, – этим я был бы очень доволен». Во время чая наследнику цесаревичу подали телеграмму от государя. Он прочел ее, и лицо его прояснилось. «Английские и французские флоты вошли в Черное море, – сказал он, – тем лучше, это делает войну неизбежной»[179]. Эти слова в его устах знаменательны. Великий князь слишком привык к сдержанности, чтобы позволить себе высказать подобное мнение, если бы его не разделял государь. Весь вечер разговор шел о политике. Я спросила великого князя, почему мы не обращаемся с призывом к христианскому населению, находящемуся под игом магометан и ожидающему только одного слова России, чтобы восстать против своих угнетателей. Он мне ответил, что этого еще нельзя сделать, что до тех пор, пока наши войска не перешли через Дунай, невозможно организовать движение и что оно ни к чему не приведет. Этот ответ успокоителен, так как в публике существует уверенность, что император Николай не хочет пользоваться помощью христианского населения Турции против султана, чтобы не поколебать принципа подчинения законной власти, которого он сам является первым защитником…

От великой княгини я поехала к графине Блудовой; она передала мне записку Александра Попова и записку Погодина все по тому же вопросу о войне, в смысле совершенной необходимости действовать открыто и смело, не рассчитывая на помощь Запада и не добиваясь ее. Мне поручено передать эти записки цесаревне.