Убийство в старом доме - Энн Грэнджер

— Бесси считает, что к вечеру поднимется туман, — сказала я, решив показать, что я, как и Фрэнк, чувствую себя так, словно ничего не произошло, — пусть даже на самом деле это было не так.

— Скорее всего, — ответил Фрэнк, энергично отрезая себе толстый кусок жирного жареного бекона. — Вы еще их не видели, но лондонские туманы пользуются печальной известностью. Они вредны для груди. Если не хотите чихать и кашлять до конца недели, лучше не выходите из дому.

Описанной им неприятной перспективы вполне хватило бы, чтобы удержать меня дома, но после его слов я лишь испытала еще большее беспокойство. Мне захотелось выйти. Когда Фрэнк ушел на работу, в министерство иностранных дел, я еще больше расстроилась. Мне хотелось бы иметь какое-то занятие повеселее, чем игра в карты с тетей Парри и необходимость выслушивать ее болтовню. Я понимала, что из-за тумана лишена даже таких развлечений. Я заперта дома в одиночном заключении, а впереди у меня много часов, наполняющих меня досадой и отчаянием.

Я вернулась наверх, к себе в комнату, но по пути постучала в дверь тети Парри. Мне открыла Ньюджент.

— Я очень сожалею, что миссис Парри плохо себя чувствует, и пришла спросить, не могу ли я чем-нибудь ей помочь.

Ньюджент бросила взгляд через плечо. Комната позади нее была погружена в полумрак из-за задернутых штор. В коридор, где стояла я, проник спертый утренний воздух. До моих ушей донесся слабый стон.

— Все в порядке, мисс, — сказала Ньюджент. — Я о ней позабочусь. Когда она в таком состоянии, то не хочет видеть никого, кроме меня. Может быть, займетесь шитьем? Сегодня лучше сидеть дома у камина, это уж точно.

Я постаралась последовать совету Ньюджент. Взяла шелковое платье, спустилась в гостиную и устроилась там. Но для такой тонкой работы там было мало света, даже у окна, и вскоре я поняла, что, если хочу шить дальше, придется зажечь лампу, против чего возражала въевшаяся в меня с детства привычка экономить. Наконец я отнесла шитье к себе в комнату и убрала его.

Потом я попробовала читать, но столкнулась с тем же препятствием — нехваткой света. Кроме того, я была не в том настроении, чтобы читать. Пришел Симмс и осведомился, что я желаю на обед. Я ответила, что ограничусь бульоном.

Дворецкий не стал возражать; поднос с бульоном он принес в гостиную, сообщив, что камин в столовой не разжигали, так как миссис Парри едва ли сегодня туда спустится.

Быстро покончив с бульоном, я вернулась к себе и присела у туалетного столика в стиле рококо, думая, чем бы мне заняться. Можно, конечно, написать письма знакомым. Миссис Нил будет рада узнать новости обо мне. Но как объяснить ей, что здесь происходит? Она волновалась из-за моего отъезда в столицу — ведь Лондон полон опасностей, а его жители совершенно непредсказуемы. Я могла лишь подтвердить ее худшие опасения, сообщив: «Оказывается, мою предшественницу похитили и убили». Так же невозможно было написать: «Я получила весьма выгодное брачное предложение, но отказалась». Я не знала, что именно больше всего потрясет миссис Нил, и от переписки решила воздержаться.

Но если я не смогу объяснить миссис Нил, почему отказала Фрэнку, как я смогу до конца объяснить это себе самой? Вчера я привела ему множество превосходных и обоснованных причин для отказа. Миссис Парри закатит истерику и оставит племянника без гроша. Женившись на бесприданнице-провинциалке, Фрэнк не сделает блестящую карьеру! Начнутся мелкие ссоры, а потом придет горечь. Возможно, Фрэнк сейчас этого не понимает, зато понимаю я.

Но только ли поэтому я отказала ему? Мне нравилось думать, что да, и все же было что-то еще, хотя мне труднее оказалось облечь главную причину в слова. Она, невысказанная и темная, пряталась в моем подсознании. Я не находила в племяннике миссис Парри ничего плохого, кроме того, что он был не тем, кто мне нужен. Я не могла представить, что проживу с ним всю жизнь. Как, оказывается, все просто! Я вздохнула с облегчением и сказала себе:

— Лиззи Мартин, вот увидишь, ты кончишь тем, что станешь ходить в публичную библиотеку, как бедная Маделин!

Я провела пальцем по краю туалетного столика, следуя узору из венков и листьев. Каким красивым, должно быть, был когда-то мой столик! Я живо представила себе даму георгианской эпохи, которая сидела за таким столиком, пока горничная пудрила ей волосы.

Вдруг раздался тихий щелчок, который не мог быть вызван усыханием дерева или поломкой фрагмента маркетри. Я повторила движение, которое только что сделала пальцем, но ничего не услышала. И все же какое-то мое движение, видимо, сдвинуло с места или высвободило какой-то механизм.

Я начала водить руками по столешнице, по углам и под ними… Есть! Выдвинулся маленький ящичек. Его скрывала изящная деталь — фрагмент инкрустации маркетри, а также несколько слоев старинного лака и глубоко въевшейся грязи.

Ящичек оказался довольно мелким; в таком моя вымышленная георгианская дама, должно быть, прятала тайную переписку от любопытных глаз прислуги — или от мужа. Теперь в ящичке лежала плоская тетрадь в шелковой обложке. Я вынула ее и раскрыла. Передо мной был дневник, но отнюдь не старинный. Первая запись была датирована июнем предыдущего года. Должно быть, передо мной дневник Маделин! Почти все начинают вести дневник с нового года; начинать дневник в июне немного странно, но, может быть, Маделин тогда только что приехала в Лондон и начинала заново именно по этой причине.

У меня никогда не было дневника, хотя я знаю, что их ведут многие молодые женщины. Что я написала бы в моем, если бы вела его? Я не ходила ни на приемы, ни на балы. Единственным театром в нашем городке был мюзик-холл, пользующийся сомнительной славой. Мэри Ньюлинг сообщила мне, что на его сцене выступают женщины, которые носят трико телесного цвета и атласные корсеты; они поют непристойные песенки, а красноносые мужчины в ярких куртках рассказывают неприличные анекдоты. Мне, может, и любопытно было взглянуть на такое своими глазами, но попасть в вертеп разврата я никак не могла. С интересными людьми я не встречалась — даже с путешественниками, вернувшимися из дальних краев. И флиртов в моей жизни тоже не было.

Чем же я занималась? При жизни моего бедного отца, как только я вошла в возраст, я стала вести хозяйство, заботиться о счетах и управлять домом в целом. Стареющая Мэри Ньюлинг до самого конца оставляла за собой кухню. Мне же приходилось договариваться с мясником и зеленщиком, с рабочими, чтобы те влезли на крышу и прибили черепицу, оторванную во время зимних метелей. Я чинила, штопала и латала любые мелкие повреждения в домашнем убранстве. Я занимала будущих пациентов, которые приходили, когда отца не было дома или он бывал занят. Я брала их записки и передавала отцу. Смертельно уставшая в конце каждого дня, испытывала ли я желание поверять свои заботы дневнику? Едва ли!

После смерти отца и до приезда на Дорсет-сквер я куда больше заботилась о том, как бы не попасть в работный дом, чем необходимостью вести дневник.

Зато Маделин вела дневник, который неожиданно попал ко мне в руки! В нем я могу прочесть самые ее сокровенные мысли, ее желания и мечты. Я узнаю, как она проводила свои дни, с кем она встречалась и разговаривала.