Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу - Вольфганг Акунов

2) Под «нашими индийскими сочинителями» Афонсу Албукерки подразумевал вечно недовольных нытиков, описывавших все, происходящее в Индии, со своей собственной, весьма пристрастной и необъективной, точки зрения, настраивая всех и каждого против губернатора. «Если им нечего поставить мне в вину, они прибегают к выдумкам. Гадалки города Гоа и окрестностей открывают им тайны грядущего, и таким образом они собирают приправы к пирогу, подаваемому ими ежегодно на стол Вашего Величества».

К уже упоминавшейся выше клике клеветников и интриганов, состоявшей из Реала, Морену и Диогу Перейры, принадлежал также двоюродный брат последнего — Гашпар Перейра, обладатель пышного титула «секретаря (по делам — В.А.) Индии».

Гашпар Перейра, перешедший к дому Афонсу «по наследству» от вице-короля Индии Франсишку ди Алмейды, слишком серьезно относился к своему титулу. Прежде он постоянно жаловался, что Алмейда, испытывая к нему неприязнь, не спрашивает у него совета. Албукерки же, испытывавший к дому Гашпару ничуть не меньшую неприязнь, давал ему крайне нелестную оценку: «Он годен лишь на то, чтобы строить козни, но в этом деле разбирается лучше кого бы то ни было».

Должность «секретаря Индии», по сути дела, соответствовала не более чем должности адъютанта вице-короля. Гашпар Перейра совершенно не годился на эту должность. Из-под стен Бенаштарима, куда Перейра сопровождал по долгу службы своего начальника, он при первой же возможности сбежал в Кочин — вот там, в этой «теплице буйно разрастающихся интриг», этот прирожденный кознодей чувствовал себя, как рыба в воде. Плавать по морям дом Гашпар тоже не любил. «Будь его воля, он бы всю свою жизнь просидел за закрытыми дверями перед столом, заваленным бумагами до потолка» — писал об этом кляузнике-бюрократе дом Афонсу Албукерки.

Сам губернатор Индии терпеть не мог накапливать бумаги и откладывать работу с документами в долгий ящик. «Получив какую-либо бумагу, я сразу же прочитываю ее, и незамедлительно накладываю резолюцию либо пищу ответ». Так же он поступал и с просьбами, высказываемыми в устной форме, никогда не заставляя просителей подолгу ждать ответа. Такой «поточный метод» не устраивал Гашпара Перейру, не представлявшего себе жизни без громадных кип документации, могущей дожидаться обработки бесконечно долго.

Кроме того, «секретарь Индии» весьма ценил покой, в отличие от своего деятельного начальника, любившего «живинку в деле». Не зря историк Барруш писал об Албукерки: «Он никогда не пребывал в покое, и, кажется, не спал ни днем, ни ночью». Последнее — конечно, преувеличение, свидетельствующее, однако, о впечатлении, производимом губернатором на окружающих. Роль порученца при этой «двуногой динамо-машине» доставляла Гашпару Перейре немыслимые муки, и он, как утверждал сам дом Афонсу, постоянно сказывался больным, лишь бы не сопровождать генерал-капитана туда, куда звал его долг службы.

Особенно задевало Перейру нежелание Албукерки привлекать его к обработке корреспонденции. Однако, дело было, вероятно, в нем самом. Не зря же дом Афонсу писал: «Он вовсе не был исполнительным сотрудником. Он не являлся по моему вызову ни ночью, ни рано утром, и никогда не прощал мне случайно вырвавшегося резкого слова. Он воспринимал как личное оскорбление то, что я не позволял ему просматривать конфиденциальную корреспонденцию, ибо неоднократно подтверждалась его неспособность хранить служебную тайну».

Как бы то ни было, обиженный на Албукерки секретарь неустанно «копал под своего начальника», жалуясь в своих письмах королю на якобы царящий в Индии «служебный беспредел», распространял заведомо ложные измышления о якобы ведшихся домом Афонсу в Бенаштариме предательских переговорах с «турками» (будто бы вознаградившими губернатора и его племянника Норонью за измену «сундуком, полным чистого золота»). При этом кляузник уверял дома Мануэла, что сам он, Гашпар Перейра, несмотря на донимающие его тяжкие хвори и притеснения со стороны губернатора, готов до самой смерти исполнять свой долг перед королем и отечеством.

Но это были, так сказать, «цветочки». «Ягодками» же можно было назвать прямо-таки переполненные жаждой мести письма Реала (чьим «стилистом» выступал Диогу Перейра, меньше Реала чуждый миру изящной словесности). В этих пасквилях Албукерки представал просто каким-то чудовищем. Ненасытно требующим для своих химерических авантюр все больше солдат и кораблей (заведомо обрекаемых им на бессмысленную гибель), неспособным и бесчестным, алчным взяточником и мздоимцем, безмерно обогащающимся самыми незаконными и отвратительными способами. Свадьбы португальцев с бывшими пленницами, совершавшиеся в Гоа под покровительством дома Афонсу, Реал-Перейра объявляли скрытой формою работорговли — Албукерки якобы удерживал из жалованья каждого новобрачного сумму, равную рыночной стоимости его новобрачной!

Конечно, губернатор понимал, кто на него «бочку катит». Ибо писал королю в своем докладе: «Всякий раз, когда я разоблачаю их (интриганов — В.А.) неблаговидные дела, они осыпают меня любезностями, жалуются на свои болезни и недуги, якобы мешающие им трудиться в полную силу. Когда же я успокаиваюсь, нисхожу к их слабостям, сменяю гнев на милость, они, уверившись в том, что я и на этот раз не сообщу Вашему Величеству об их проступках, тогда, Сеньор, они садятся за стол и пишут клеветнические письма обо мне».

Наконец, в 1513 году был пролит свет на темные дела бесчестной клики. Некий бдительный и «преданный без лести» губернатору фидалгу доложил, что воочию видел набросанное Антониу Реалом и написанное Диогу Перейрой письмо, в котором они призывали дома Мануэла ни в коем случае не доверять «казнокраду и трусу Афонсу Албукерки», действующему, якобы, наперекор приказам короля.

Это было уже слишком. Вызванный губернатором «на ковер» (думается — не только в переносном, но и в буквальном смысле слова — ковров в Гоа было полно), Диогу Перейра, упав на колени, взмолился: «Простите меня!»

«Прощу, если Вы признаетесь в совершенном Вами преступлении!» — сказал генерал-капитан.

Скуля от страха, изобличенный преступник выдал копию рокового письма.

Теперь пришел черед Реала, самого главного «индийского сочинителя». Состряпанный его стараниями донос был зачитан вслух в присутствии всех капитанов, командиров рот и фидалгу, «дабы им всем стал ведом навлеченный на меня позор», пояснил дом Афонсу в своем отчете. От Реала потребовали публично поклясться в том, что его обвинения справедливы. Реал признал их лживыми.

Все, естественно, ждали беспристрастного суда и сурового приговора преступникам. Однако губернатор заявил, что, поскольку дело касается его лично, недоброжелатели могут обвинить его в пристрастности, и отправил обоих изобличенных клеветников в Лиссабон. На следующий год вслед за ними в Лиссабон был выслан и Гашпар Перейра. «Пусть он оправдывается перед Вашим Величеством» — вот и все, что счел нужным сказать о развенчанном «секретаре Индии» дом Афонсу Албукерки.

Обвинение в трусости, брошенное дому Афонсу таким человеком, как Реал, нисколько не задело губернатора. Иначе обстояло дело с обвинением в скрытой работорговле. «Сей мир настолько полон зла, что верит всему сказанному» — писал дом Афонсу не без горечи. И он назначил следствие, в ходе которого все португальцы, женившиеся по его «благословению», должны были торжественно поклясться в том, что не купили своих жен за деньги.