Возвращение Томаса - Юрий Никитин

На помосте яркими одеждами привлекли внимание герольды. Припоявлении гостей задрали к небу длинные трубы, чистые серебристые звукизаставили спины выпрямиться, кровь взыграла. Томас невольно подумал, что они,рыцари Храма, все равно герои, и подвиг их забыт не будет никогда.

Герольды дудели громко и довольно слаженно, пока его величерез зал, и разом оборвали мелодию, едва Томас опустился в указанное емукресло через одно кресло слева от герцога Гере. По другую руку герцога —герцогиня, а его сыновья почтительно застыли за креслом, внимательно инастороженно рассматривают гостей. Герцог даже в кресле выглядит высоким ивнушающим почтение, он в простой серебристой тунике, расшитой золотом, на грудигерб, короткие волосы на лбу прижимает небольшая корона с крупными рубинами восновании зубцов.

Томасу показалось, что он посматривает в его сторону снекоторой иронией, пришлось еще шире распрямить плечи и выпрямить спину, он небезродный рыцарь, а Томас Мальтон из Гисленда, отмеченный славой и замеченныйвсеми королями, стоявшими во главе крестового похода в Святые Земли. И, кстати,его самого рыцарство Суссекса совсем недавно избрало королем, так что он вправене склоняться даже перед королями, а поклонится всего лишь более старшему повозрасту и жизненному опыту человеку.

Да и вообще, подумал он мрачно, чем Эссекс лучше Суссекса,не больше, чем Уэссекс, о котором за его пределами никто и не знает. Нет,все-таки герцог посматривает с радушной улыбкой, нельзя подозревать всех, иначеопустится до уровня язычника. По одну руку Томас обнаружил элегантновыпрямившуюся в кресле ослепительно красивую женщину, настоящую королеву поосанке и облику, а по другую сторону — очень юная тоненькая девушка с красивымкукольным личиком и дерзкими глазами.

— Милая кузина, — обратился к ней герцог. —Позволь представить тебе нашего гостя, благородного сэра Ричарда. Он проделалтрудный путь, позаботься о нем за столом. Сэр Ричард, позволь представить моюкузину, маркизу Жанель из рода Кродо.

Томас поклонился, юная маркиза ответила очаровательной улыбкой,подождала, вдруг да рыцарь что-то сумеет промямлить, но Томас благоразумносмолчал, и тогда голос ее прозвучал совсем смиренно и жалостливо:

— А вы в самом деле не в состоянии отрезать себе мяса?

— Нет, — вздохнул Томас, внезапно нахлынулазлость: все здесь такие элегантные да чистенькие, все смотрят спренебрежительным высокомерием... он вспомнил манеру разговора своего ученогодруга, калику усадили на самый дальний край стола. Вообще-то удобная манера,как будто трехслойный щит воздвигаешь между собой и противником. — Когдамои глаза не отрываются от вашего декольте, это у вас там сиськи, да?.,правда?., то я могу отрезать себе палец, если вот так не глядя...

Ничуть не смутившись, она прощебетала с прежней сладкойядовитостью:

— А вы не заглядывайте туда, куда не нужно!

— Можно? — спросил Томас с надеждой. — А то ядумал, что это обязательно. Спасибо! За это я и за вами поухаживаю... Вамсалатика? Ах, у вас с фигурой пока в порядке... тогда жирненького? Этой вответчины с салом?

Она смотрела за его руками, малость обескураженная, а Томас,мысленно возблагодарив грубые манеры калики, еще как пригодились, умело нарезалмяса, руками хватал куски и тащил на обе тарелки, себе без прожилок сала ижира, а маркизе... ну, она ж о фигуре не заботится, пусть жрет, не жалко, немое.

Мясо тает во рту, желудок обрадованно хватал все и требовалеще, но Томас насыщал его осторожно, впереди еще не одна перемена блюд, а потомеще десерт, надо и для сладкого оставить место, хотя вроде бы не по-мужски, этоженщины и дети могут быть сластенами, а мужчина должен рычать и алкатьнедожаренного мяса с кровью...

— Похоже, — произнесла маркиза насмешливо, —вы из очень голодного края.

— Очень, — согласился Томас. Быть грубым,оказывается, очень удобно. Это как добавочный панцирь. — Потому растемтакие мелкие, хилые, скрюченные. Когда голод, все мелкие, правда?.. У васничего не болит? Живот к примеру?

Она оскорбленно выпрямилась.

— С чего вы взяли?

— Бледная какая-то, — сказал онсочувствующе. — Вон служанки и то красномордее. И это... мяса бы вамкое-где нарастить. Хотите вон тех перепелиных яиц? Я достану. Даже есличто-нить опрокину, для вас не жалко, не мое. В перепелятине, говорят, самоелучшее мясо, хотя какое мясо в перепелятине? Зато она хороша от головы. Или дляголовы, не помню.

Она следила за ним большими синими глазами, Томас видел, какподбирает ядовитый ответ, но малость сбита с привычного пути, на котором ондолжен был сыпать заученными комплиментами, а она красиво отбривала бы заготовленнымифразами. Любовная игра шла бы по накатанной трубадурами колее, где даже нужныефразы расставлены, как ориентиры на поворотах, но он сумел выкарабкаться изглубокой и обязательной для галантных рыцарей ловушки, еще раз спасибо грубомукалике, что-то спасительное в его прыжках в сторону есть, есть...

— А вы сами, сэр Томас, — сказала она с непонятнойинтонацией, — что принимаете?

— От головы?

— Скорее, для головы, — уточнила она.

— А ничо, — заверил он бодро. — Голова уменя, как котел! Все варит.

Она фыркнула.

— У мужчин обычно все варит, но рыцарь должен отбиратьтщательно, что положить в котел! Иначе может свариться совсем не то, чтохотелось бы.

Она посмотрела многозначительно, глубокий вырез на ее платьекак-то умело оттопырился. Взору Томаса открылась не только белоснежнаявыпуклость груди, но даже алый венчик розы, украсивший кончик. Он мысленновзмолился Пресвятой Деве, чтобы уберегла и сохранила от искушения. Надодержаться, калика прав: когда вот так настойчиво ведут любовную игру, то нужно притормозить,осмотреться, не стоит играть по чужим правилам, даже если их предложила оченькрасивая женщина.

Он улыбался, держал спину прямо, а плечи развернутыми,рыцарь и христианин всегда следит за собой, за словами, жестами, даже замыслями, посматривал иногда на дальнюю сторону стола, там Олег в своейскромнейшей одежде то ли ремесленника, то ли бродячего торговца, как бы нистарался затеряться, все равно выделяется среди остальных гостей второго ранга,как орел среди надутых индюков.

Олег рассеянно слушал песню, исполняет ее скорее всегоглимен, у скопов голоса обычно получше. Песня старая, воспевающая подвигипредков, что защищали эту землю задолго до прихода веры Христа. Хорошо поет,прочувственно, явно глимен, им достаточно иметь хорошие голоса, они толькоисполнители, в то время как скопы сами и складывают песни.

В исполнении и самих интонациях ясно звучит любованиепрошлыми временами, а время Христа — говно, чему он, Олег, охотно поддакнет,хотя бы из чувства протеста перед тотальной христианизацией, однако же есливспомнить ради справедливости, что языческие жрецы строго запрещали записыватьлюбые стихи и песни, то невольно снимешь шляпу перед монахами. Это они первыминачали записывать все старые песни, стихи, легенды, сказания.