Штурм Дюльбера - Кир Булычев

Он толкнул дверь. Зазвенел колокольчик.

Стоявший за стойкой худой пожилой портье с желтой лысиной, напоминавшей бильярдный шар, сказал:

– Простите, но все номера заняты.

– Я хотел бы повидать госпожу Иваницкую, – сказал Ахмет. – Возможно, она остановилась у вас под фамилией Берестова.

– Как? – Портье вздрогнул. – Вы господин Берестов? Вы пришли?

– Нет, я его друг, – сказал Ахмет. – Я его друг по гимназии. А где госпожа Берестова?

– Вы господин Керимов? – сказал портье. – Заходите, пожалуйста. Она вас давно ждет.

В голосе портье был укор человека, который знает о тебе куда больше, чем тебе бы хотелось.

– Я не мог раньше, – сказал Ахмет. – Я был далеко.

– Я представляю, – сказал портье. – Если вы тот Керимов, которого до сих пор ищет полиция.

– Нет, – сказал Ахмет. – Конечно же, я не тот Керимов.

– Впрочем, мне это не важно. Даже если вы Джек-потрошитель.

– Я и не Джек-потрошитель, я совсем не говорю по-английски, – сказал Ахмет. – Но могу ли я понимать вас так, что Лидочка Иваницкая все еще здесь?

– А куда ей деваться, – сказал портье, – если она до сих пор не верит, что Андрей Сергеевич умерли? А вы мучаете ее – нельзя целый месяц подряд питать ложные надежды.

– Она у себя? – спросил Ахмет.

– Поднимитесь. Комната четырнадцатая.

Ахмет всей спиной чувствовал недобрый взгляд портье – будто тот был обманутым отцом соблазненной девицы.

«Я тут совершенно ни при чем!» – хотелось крикнуть Ахмету, но он, разумеется, не крикнул – поспешил по лестнице на второй этаж.

Лидочка открыла дверь и встретила его обыкновенно, словно он отходил за папиросами, но задержался. Ни трагедий, ни слез – ничего, что так пугало Ахмета в женщинах.

– Здравствуй, Ахмет, а я уж боялась, что ты не придешь.

– Я понял по поведению цербера внизу. Он много знает.

– С кем-то надо разговаривать, – сказала Лидочка. – А я здесь уже три месяца живу. Сначала мне казалось, неделя – невыносимо долго. А теперь я не могу тебе сказать, что давно сюда приехала.

– Тебе, наверное, деньги нужны!

– Ты заходи, Ахмет, заходи. Я, честное слово, рада, что ты обо мне вспомнил.

Ахмет снял канотье и хотел было ловким движением закинуть шляпу куда-нибудь, как положено при светском визите. Но в этой скудной комнатке некуда было кидать канотье.

Лидочка села на кровать – та устало заскрипела, как голодная медведица. Показала Ахмету на стул напротив. Ахмет наконец-то разглядел ее – Лидочка была в скромном коротком, до половины икр, сером платье. Единственное украшение на нем – белый кружевной воротничок. Волосы строго забраны назад – никогда не догадаешься, что Лидочке чуть больше двадцати лет – не из-за морщинок или ввалившихся глаз, – но в позе, походке, движениях рук Лидочки появилось что-то старческое, как у монашки, которая подолгу остается наедине с собой и уже не хочет иного общества.

– Ты болел, да? – спросила Лидочка. Она будто сама не верила в уважительную причину исчезновения Ахмета, но давала возможность ему спасти лицо.

– Нет. – Ахмет разгадал эту беспомощную деликатность слабого человека. – Я был совершенно здоров, как адмирал Петров. Что станется с татарином, а?

– Ахмет, я же ничего от тебя не требую и ни в чем тебя не виню.

– Я сам себя виню. Только, честное слово, Лидочка, я к тебе пойти не мог. Нас сильно расколошматили – еле ноги унесли в горы. Там сидели. Совсем недавно я в Симферополь вернулся, там тоже носа не покажи. Потом у дяди прятался, в Алуште. Я и здесь незаконно.

– Прости, я совсем забыла, что тебе нельзя! – Лидочка даже покраснела, испугавшись, что Ахмет сочтет ее слишком требовательной.

С улицы донеслись медные, начищенные звуки духового оркестра.

– Что за праздник? – спросил Ахмет.

– Сегодня должны прибивать щит.

– Что? – не понял Ахмет.

– Сегодня цесаревич Алексей вместе с адмиралом Колчаком будут прибивать красный щит к воротам Константинополя. Бред какой-то. Ты думаешь, они будут его гвоздями прибивать?

– Это плохо, – сказал Ахмет. – Каждый обыватель тычет пальцем: «Ты татарин, ты предатель, ты неверный». Чувствую себя как еврей, пересекший черту оседлости.

– Глупый, – сказала Лидочка, – это же твоя земля.

– Это раньше Крым был татарской землей, но мы отдали его вам, русским, не потому, что хотели, а потому, что были слабее. Значит, вы ничем нам не обязаны. Можете выгнать всех татар в Сибирь.

– Ты с ума сошел!

– Ты не слышала, какие разговоры ведут русские патриоты.

– Хочешь, пойдем вниз, я тебя чаем напою. У меня в кафе все знакомые.

– Нет, мне нельзя.

– Ты рискуешь, что сюда пришел?

– Когда мы с тобой в последний раз встретились, была, если ты помнишь, революция и свобода. Сейчас нами правят Романовы – только не тот недотепа, что раньше был, а железная старуха и ее адмирал. Нам, бандитам, лучше носа не высовывать. Очень много желающих применить к нам военный трибунал. Но я знал: я приеду и покажу тебе могилу Андрюши…

– А знаешь, – Лидочка несмело улыбнулась, – я сама все выяснила. Потому что думала – нет тебя, совсем нет… Может, ты погиб. Или уехал. Все может быть. Я стала сама искать. По кладбищам.

– И нашла?

– Нет, не нашла. Очень сложное время было. Каждую ночь перестрелки, потом социалистов расстреливали – почти две недели охотились, пока не ввели в Ялту полк Дикой дивизии. Я далеко ездить боялась. К тому же я ждала – а вдруг Андрюша придет на условленное место…

Лидочка поглядела на Ахмета так светло и спокойно, что тот уверился в ее помешательстве.

– Не нашла я Андрюшину могилу, – сказала Лидочка. – На разных кладбищах была, даже на маленьких. Я не посмела написать моим родителям… может, мне придется уехать дальше, тогда они будут сильно переживать. А они из-за меня напереживались достаточно. Но я съездила в Симферополь, пошла в Глухой переулок, а там узнала в церкви, что Мария Павловна скончалась от разрыва сердца…

– В позапрошлом году, – сказал Ахмет виновато, будто недосмотрел. – Я думал, что ты знаешь, я не знал, что ты так далеко была.

– Потом я написала Маргарите. Маргарита подтвердила. Она тоже слышала…

– Как я был в нее влюблен, но она предпочла этого проклятого Беккера! – неожиданно воскликнул Ахмет.

– Не надо так говорить!

Лидочка поняла, что Ахмет не знает о смерти Коли, – впрочем, она сама узнала об этом из газеты, где описывались похороны «Героев Дюльбера».

Там были фотографии: «Миноносец «Хаджи-Бей» с прахом героев прибывает в Севастополь», «Гробы с прахом героев Баренца, Берестова, Джорджилиани во Владимирском соборе», «Отпевание», «Похороны героев», «Портреты героев», справа налево: «Полковник В. Баренц», «Лейтенант флота А. Берестов», «Поручик Г. Джорджилиани». Лидочка тогда пережила несколько минут новой боли – забыв, что имя Андрея узурпировал Коля Беккер. А потом, увидев на фотографии Колю, поняла, что тому теперь предстоит лежать в могиле под чужим именем, и некоторые люди будут знать об этом. Корреспондент «Таврии» взял интервью у какой-то Раисы Федотовны – «гражданской супруги Андрея Сергеевича». У Коли была дама в Севастополе? Что она знает? Какое право имеет она называть себя женой Андрея Берестова?.. Потом, когда прошло, Лидочке стало жалко Колю. Пускай он не всегда был хорошим – но все же он был свой, он был их приятель и приятель Андрюши. И носил его имя с честью. Да, да! Именно с честью! И погиб, спасая императрицу. Впрочем, Лидочка, как и все ее семейство, никогда не числила себя в монархистах. Как и положено российским интеллигентам, Иваницкие были республиканцами. На месте императрицы могла быть иная, просто пожилая женщина, и тогда подвиг Коли, погибшего за пулеметом, становился даже более героическим, но для простого народа, конечно же, важнее всего было слово «императрица», будто остальных спасать не положено. Впрочем, времена так быстро стали меняться, и меняться к худшему, так энергично полезли из щелей те, кого обидела или побила революция и которые спешили теперь отомстить! Лидочки это не касалось – она старалась ни в чем не участвовать и не заводить знакомств, – но другим людям, даже тем, кто по горячности чувств и стремлению к высоким идеалам справедливости бегал по улицам, нацепив красные банты или повязки, а то и выступал на митингах, им порой приходилось несладко – и наказания, вспоенные местью, оказывались десятикратно превышающими проступки.