Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

– Негусто, – вздохнул Ермолаев, – Ну, лады. И такой труд я тебе найду. Только знаешь, что?..

– Что?

– Тех людей, которые тебя обидели... скорей всего, ты не найдешь. Россия-матушка – большая. Ты даже не воображаешь, насколько. Орда тоже большая. Там десятки тыщ живут. А если найдешь… извини, они тебя пальцем прихлопнут.

– Откуда вы знаете про мою обиду? – у Саши чуть челюсть не отвисла от такой проницательности сельского торговца мылом.

– Эх, ты. Я не первый день живу. У тебя на рожице все написано. Таких, как ты – вагон. Все на ордынцев обижаются… и идут в Орду с жалобами. Но вместо компенсации садятся жопой на кол. У них это называется «кол-центр».

У Саши аж от сердца отлегло. Нет, не до конца понимал его купец! Не про месть подумал, а про кляузничество.

– Короче, бумажку свою жалостную выбрось. А лучше сожги. Не отвлекай серьезных людей. А то обратят на тебя внимание, не обрадуешься.

– Да нету никаких жалоб. Просто шел, искал, где лучше... СЧП не люблю, но жить как-то надо.

– Ну, тогда на хрена тебе дальше? Тут оставайся, – сказал Ермолаев. Хватит бродяжничать.

Глядя в Сашкины удивленные глаза, он выложил главный козырь.

– Ленке ты понравился. И, не дожидаясь вопроса, пояснил, – Дочурке моей. Вдовая она, а деток трое, к нам вернулась жить. Одной с тремя малыми и с хозяйством разве можно управиться?

Сашка не мог вымолвить ни слова. От удивления.

– Ты не думай – она хорошая. Работящая, и из себя справная. И ненамного тебя старше. Тебе сколько?

– Ше… семнадцать… будет – выдавил Сашка.

– Семнадцать? – удивился Ермолаев – О, как! Видно жизнь тебя сильно била… Ничего, за одного битого двух небитых… На ярмарке она тебя увидела, ко мне прибежала, да как начала упрашивать, чтобы привел тебя. Я сначала не понял, что она в тебе нашла. А вот пообщались, и думаю – может, и сладится у вас. Тебя только подкормить, отмыть, да переодеть… Ну-ну, не обижайся, это я по-отечески тебе говорю, без издевки… Заходи, Лен! – почти не повышая голоса, сказал Иван Иванович, и дверь скрипнула.

За дверью она была и всё слушала, понял Саша.

Конечно, девушки его интересовали. Давно, лет с двенадцати. Он не видел ни одной с самого Заринска. Да и тогда, после гибели Киры, после всего, что случилось, он думал, что эта сторона жизни для него закрыта. А гляди-ка – стоило только узнать, что он приглянулся какой-то неведомой Лене, и сердце застучало быстро-быстро, и день заиграл новыми красками. Жизнь продолжается? «Надеюсь, ей не сорок у нее нет лишней головы», – сам с собой шутя, подумал Сашка, пока дверь открывалась. Хотя и знал, что это не так. Впрочем, для него и тридцать, и двадцать пять представлялось «зрелым возрастом».

Он постарался, чтобы лицо не выглядело глупым. Но все равно непроизвольно улыбнулся – в ответ на простую и открытую улыбку молодой женщины, которая смотрела на него так, будто знала давно. Не навязчиво, не пошло. А именно скромно и доброжелательно.

Иван Иванович не дал им долго играть в гляделки. Как и положено главе семейства, начал отдавать распоряжения:

− Вот, Лена, это Саня. Он издалека идет. Поживет пока у нас, поможет по хозяйству. Думаю, в дальней комнате его определить можно. Давайте пообедаем сейчас как следует, накрывай на стол. А потом покажешь Сане его комнату, сооруди ему там постель и выдай, чего требуется – белье, одежду. И баню надо затопить. Хоть и день сегодня воскресный, вроде как не годится, но путникам и болящим даже в Великий пост послабления разрешаются. Думаю, Он поймет и простит.

Вечером этого длинного дня Саша сидел на полке в жарко натопленной бане, не в силах шевельнуть рукой. Вошла Лена, принесла стопку чистой одежды. Саша попытался прикрыться веником. Лена засмеялась.

– Не бойся, малыш, помочь пришла.

Отобрала у него сухой веник и сунула в ведро с горячей водой.

– Я не малыш.

– Вижу, – она улыбнулась и зачерпнула деревянным ковшом кипятка из бака, налила в ковш чего-то из бутыли, стоявшей тут же, на подоконнике, плеснула на камни. Парилку заполнило жаркой волной, почему-то пахнущей горячим хлебом. Саша не мог вдохнуть раскаленный воздух.

– Ложись, – скомандовала Лена, через голову снимая намокшую длинную нижнюю рубаху, под которой больше ничего не было. Саша зажмурился и вытянулся на полке ничком. Дышать стало легче. Одуряющий хлебный дух постепенно слабел, и вот уже пахло просто чем-то горелым. Лена снова плеснула на камни, и снова парилку окутало вкусным паром.

– Что это?

– Квас, после вчерашней бани остался. Мы всегда квас в воду добавляем. А у вас разве так не делают?

Может, иногда и делали. Но еще в Прокопе, когда парились, добавляли в воду немного хвойного масла. Почему-то он вспомнил и тот запах. Но там было детство… а здесь что-то явно иное.

− Ну что, готов? − Лена достала из ведра распаренный веник, погладила им Сашу по спине, по ногам и рукам, и начала хлестать.

*****

Прошла неделя.

Однажды ночью Лена не сразу ушла в свою комнату. Сашка лежал на мягкой перине под мягким пуховым одеялом, Лена прижималась к нему всем телом, тоже мягким и горячим. Саша чувствовал, как от этого жара плавится ледяная корка, покрывавшая его сердце, трескается, разваливается на куски…

– Давно спросить хочу – почему я? Почему ты меня выбрала?

Лена немного помолчала, будто подбирая слова.

– Не умею говорить про это. Ладно, попробую. Когда тебя на ярмарке увидела, ты хлеб ел. И так ты его ел, будто это не хлеб был, а пряник какой, или леденец. Потом последний кусочек в рот положил, вздохнул так и на меня посмотрел. Я рядом стояла.

– Не помню – удивился Сашка.

– Конечно, не помнишь. Ты вроде бы на меня смотрел, а как будто в себя. И глаза у тебя такие были… как у святого на иконе. Печальные немного, всё знающие и… Я предупреждала, что не смогу объяснить… В общем, не видела я никогда таких глаз. Хотя, что я вообще в жизни видела? И так мне жалко тебя стало, и захотелось приютить, отогреть, обласкать. Веришь?

–