Живописец теней - Карл-Йоганн Вальгрен

Более уместное предложение он вряд ли мог сделать.

Надежда Виктора получить свои двести тысяч рейхсмарок в Шведском Отдельном банке рассыпалась в прах. Из Германии в Швецию за последние годы было переправлено огромное количество денег, и по политическим соображениям, по приказу стран-победительниц, все немецкие счета были заморожены. К тому же, как разъяснил Виктору сотрудник банка, на его счету и так почти ничего нет, потому что деньги братьев Броннен не были переведены в шведские кроны, а помещены на валютный счет, в рейхсмарках.

Германия обанкротилась, сказал он, и гитлеровские деньги обесценились.

Через неделю после этой встречи Виктор начал свою работу у Тугласа. Он быстро понял, что в искусстве живописи невозможно постичь все, надо все время учиться, а реставрация картин на карте его знаний представляла сплошное белое пятно. Работая у Майера, он стал первоклассным копиистом, но в других областях эрудиции явно не хватало. К тому же он уже много лет не брался за кисть, и первое время к радости примешивалась изрядная доля беспокойства.

Бодрый эстонец был на десять лет старше Виктора, но вел себя так, как будто был на столько же моложе. В его манере держать себя была неподражаемая легкость и непосредственность; он утверждал, что унаследовал эти свойства от своей русской матери. Он свистел вслед девушкам на улице, а в трамвае разговаривал так громко, что пассажиры оборачивались. Он мог совершенно свободно начать разговор с совершенно незнакомым человеком в очередях, то и дело возникающих по причине еще не отмененных продуктовых карточек, заговорить любого чиновника в присутственном месте и умилостивить самых суровых заказчиков из крупных музеев.

Но в работе он был тщателен и требователен, как настоящий пруссак. Он засадил Виктора за книги по теории живописи. Виктор, которому, несмотря на всю его драматичную жизнь, не исполнилось еще и двадцати пяти, прекрасно понимал, что достиг того возраста, когда вундеркинд начинает осознавать опасность остаться на всю жизнь вундеркиндом – вундер исчезает, а кинд остается, – и он старался быть максимально прилежным учеником. В библиотеке Тугласа, помещавшейся в задней комнате в его мастерской в Пеликаньем переулке в Старом городе, он впервые углубился в искусствоведение.

– Чтобы реставрировать картину времен Ренессанса, ты должен понимать, как думали тогдашние люди, – обычно говорил Туглас, – не столько и не только, как они рисовали, а подчеркиваю – как думали. Картины Микеланджело показывают нам не только то, что на них изображено; они олицетворяют идеи того времени…

Стоя на трехметровой лестнице, прислоненной к книжной скале, Туглас копался в старых томах. Наконец он извлек почерневший том и осторожно сдул с него пыль. Джорджо Вазари[96]. «Жизнь известных художников Ренессанса».

– Первый художественный критик в Европе, – сказал Туглас. – Современник великих мастеров. Здесь ты найдешь историческое пояснение к каждому мазку кисти, сделанному в Италии между 1410 и 1573 годами… здесь ты найдешь и тех, с кого все началось… и тех, кто дал имя целой эпохе. Если ты и в самом деле хочешь понять, чем ты занимаешься, без этой книги не обойтись.

По вечерам, закончив работу, Виктор засиживался в библиотеке Тугласа допоздна. Он углубился не только в Буркхардта[97], Вазари и Ченнини[98], но и в труды более поздних теоретиков – Эрнста Гомбриха и даже Клемента Гринберга, что было ему особенно трудно по причине недостаточного знания английского языка.

Винкельманн[99], которого в годы учения в Берлине он игнорировал, поскольку тот был идолом консервативного режима, теперь произвел на него особое впечатление: все, что он написал, неопровержимо свидетельствовало о его любви к мужчинам и мужскому телу.

Не менее упрямо Туглас настаивал, чтобы Виктор досконально изучал иконографию, и Виктор взялся за дело с фанатизмом прозелита. Он полез в старую фламандскую эмблемологию и проводил долгие вечера в обществе глубокомысленных немецких фолиантов, посвященных аллегории в искусстве. До сей поры он почти не был знаком с христианским учением о символах. Единственное, что он знал, – голубь символизирует Святого Духа, а ваза с лилиями – девичью непорочность. Раньше он и не собирался утруждать память сведениями, что, например, символом святой Катарины из Александрии служит колесо, а перевернутое распятие символизирует апостола Петра, поскольку тот считался недостойным умереть той же смертью, что и Иисус. Туглас же, который сам был ходячей энциклопедией, утверждал, что для настоящего реставратора такие знания, во-первых, само собой разумеющийся факт, а во-вторых, совершенно необходимое условие овладения профессией.

– Посмотри! – восклицал он, указывая на мольберт с картиной из частного собрания, поврежденной влагой (центральная часть полотна отсырела). На полотне было изображено благородное семейство в замке, окруженное слугами и домашними животными. – Видишь, попугай в клетке? Что это за намек? Что граф Рамель был достаточно состоятелен, чтобы позволить себе завести попугая? Ничего подобного! Попугай символизирует невинность единственной дочери, вон она стоит немного позади. А венок в ее руке означает, что она еще не замужем. Рядом мать, графиня Рамель. У ее ног собака. И здесь аллегория! Собака означает верность в браке…

Указательный палец Тугласа передвигался по полотну сантиметр за сантиметром.

– У графини в руках четки, это значит, она еще в плодоносном возрасте, а еще точней – беременна. На заднем плане на стене – портрет пожилого человека. Этот отец графини, а рядом с портретом открытый ковчежек. Видишь, что там лежит? Книга, а на ней – роза…

– …а это значит, что он умер. Причем недавно.

– Правильно! Но посмотри налево, тут ребус посложнее. Слева сидит сам художник, а именно фон Крафт. Он сидит за столом, а позади него женщина, служанка, она словно бы покидает комнату… одна грудь ее почти обнажена. О чем это свидетельствует?

– Какой-нибудь двусмысленный намек?

– А вот и нет. Обнаженная грудь обозначает вдохновение… Символ дополнительно усилен… Видишь, что у художника в руке?

– Какое-то украшение?

– Золотая цепь, а на ней крошечная маска… атрибут живописцев.