Клинок Минотавра - Екатерина Лесина

– Ну что, Петруша, – сказал Натан Степаныч, склоняясь над телом. – Нехорошо оно получилось?

Раненый открыл глаза. Был он бледен, дышал, но часто судорожно.

– Она все…

– Княжна?

– Она… виновата…

– Вас подговорила?

Гришка отступил, не мешая разговору.

– Нет… – верно, Петр понял, что не стоит лгать на пороге бытия иного, при скорой-то встрече с Господом. И без того хватает грехов на душе его. – Н-не… п-подговаривала… красивая, правда?

– Красивая, – согласился Натан Степаныч.

– Из-за нее все, – Петр облизал губы, попросив: – Отпустите грехи?

– Отпущу.

Хоть и не священник, но ведь сказано, что раскаяние – главное, а уж остальное – Господу в руки.

– Вы князя убить пытались?

– Да.

– Собаку натравили?

– Да, – говорить Петру было тяжело, и Натану Степанычу приходилось наклоняться низко, чтобы расслышать тихий его голос.

– И лестницу маслом намазали?

– Да.

– Что еще?

– Пугали… она про быка… про Минотавра… историю… клинок ее, который матушкин… ведьмовской… и мы решили…

– Создать чудовище?

– Да… не хочу умирать.

– Никто не хочет, Петрушенька. Не бойся, больше не будет боли… просто как-то вот вышло оно, неудачно. Что ж вы про оружие не подумали-то? Я ж, чай, не князь, человек простой… могилу вы разоряли?

– Да и… он…

– Отец Сергий?

– Да.

– С самого начала участвовал?

– Он… князя… ненавидел… он хотел поместье… а князь жил… у него сердце… никому не говорил, но доктор… исповедоваться… и отец Сергий спрашивал… отвечал… он говорил, напугать надо, тогда и сердце… оно слабое совсем… он после кладбища слег…

– Только не умер.

– Да.

– И вы с братцем поняли, что этак князя долго изводить можно, и решили иное попробовать. А когда не вышло, испугались. Он ведь не дураком был, верно?

Дыхание становилось прерывистым. Ай, до чего нехорошо вышло, до чего несвоевременно. Нет, Натан Степаныч если и жалел погибших братьев, то жалостью обыкновенной, человеческой, которая не отнимала у него понимания, что неспроста эти двое погибли, по собственной, стало быть, вине. И на руках их кровь, и души темны, но ему ли, человеку, иных людей судить?

– Д-да… Сергей велел затихнуть… к нему дядя приходил… грозился следствием…

– Отчего ж не затихли?

– Долги… много должны… грозились найти и… мы хотели… а она мешает… она красивая… но стерва… не верьте ей… она дядю травила… она и нас собиралась… рассказала про быка… идет бычок, качается… идет бычок… идет…

Он вдруг дернулся и вытянулся бездвижною колодой.

– Господи, спаси и сохрани, – сказал Гришка, размашисто перекрестясь. – Вот ведь горе-то какое… и чего делать-то будем, Натан Степаныч?

– В дом нести…

…Тихий дом, будто мертвый. И каждый звук в нем разносится эхом. Неуютное место, преобразившееся разом. Гришка, на что человек простой, ко всяким кунштюкам актерским нечувствительный, и тот застыл, повел головой, чисто пес сторожевой.

– Нехорошо тут, Натан Степаныч, – сказал он, положив тело на пол. Руки стряхнул, и вода с них полетела на ковер.

Сонной девке, которая выглянула из каморки, Натан Степаныч велел:

– Буди княжну. Несчастье приключилось.

И девка, подавив зевок, исчезла. Ждать пришлось недолго, Елизавета Алексеевна появилась, одетая в простое домашнее платье.

– Я не спала, – сказала она с порога. – Не люблю грозы. Боюсь. Нянька моя, помнится, говорила, что грозы – это гнев Господень… он молнии за грешниками шлет.

Взгляд ее рассеянный скользнул по Натану Степанычу, по Гришке, который при виде княжны закаменел, по телу, лежащему на ковре.

– Он мертв? – сухо спросила Елизавета Алексеевна.

– К сожалению…

– Признаться, я опасалась, что убьют вас, а вышло… – она села в кресло и, указав на соседнее, велела. – Садитесь. Рассказывайте. Или вам надобно привести себя в порядок? Вы, кажется, вымокли.

И сейчас, спокойная, отстраненная, она нисколько не напоминала ту женщину, с которой Натан Степаныч беседовал недавно. Куда подевались ее страх и смятение?

Ложь.

Снова ложь, но эту у него не выйдет доказать. И княжна, которая знает это, улыбается.

– Обойдусь и без отдыха, надобно, чтобы с Григорием помощников послали, там и… Павел лежит. Шею сломал…

– Бывает.

Она кликнула ту самую сонную девку и распоряжения отдавала голосом равнодушным, а девка все на тело косилась. Гришка ушел – вернется, конечно, вернется, а Натану Степанычу надобно взять себя в руки, успокоиться, хватит в каждой тени призрака видеть.

– Пожалуй, – княжна поднялась, – поговорить нам следует все же в иных покоях. Пусть телом займутся…

Она вышла, нисколько не сомневаясь, что Натан Степаныч последует за ней. И в иной гостиной, куда принесли свечи, однако свечи эти оказались неспособны управиться с темнотой, Елизавета Алексеевна устроилась на козетке, села прямо, руки сложила на коленях, уставилась черными бесовскими очами.

– За что вы его ненавидели, Елизавета Алексеевна? – Натан Степаныч провел рукой по волосам, стряхивая воду.

Жесткие. И редеют, старость близится, а с нею и понимание, что жизнь он прожил в целом неплохую, хватало, конечно, всякого, но вот такой лютой ненависти испытывать не доводилось.

И слава богу.

– Кого?

– Вашего отчима. Разве он обижал вас? В дом принял. Относился как к родной дочери…

– А с чего вы решили, что я ненавидела Алексея?

Насмешка. Не скажет, не из тех она злодеев, которые, поддавшись минутному желанию, начинают откровенничать о своих злодействах.

– Вы увели его сына из дому, человека, который и вправду вас любил, искренне и безоглядно. Вы подсадили его на опиум, свели с ума… для чего? Поначалу я решил, что дело в наследстве, однако оно не столь уж велико, с вашей красотой и умом, которого, уж извините, матушка ваша была лишена, вы могли бы получить много больше. Значит, не корысть… тогда что? Ненависть. Вы мстили мужу за призрачные обиды, нанесенные его отцом…