Опасная связь - Серж Жонкур

Утром он проснулся на боку, не зная, как ему удалось повернуться ночью, он этого не помнил, однако когда он открыл глаза, его лицо было обращено к прикроватной тумбочке, где прямо перед ним стоял стакан с мутным и вязким как клейстер содержимым. На этот раз все большие таблетки растворились, оставалось только выпить это, смешать с большой порцией виски и проглотить.

Он сделал усилие, чтобы осторожно встать, самым ужасным в этой боли была навязчивая мысль о том, что он вот-вот сломается пополам, словно тело может начисто переломиться, как карандаш. Он достал с полки бутылку Black Label и, поднимая ее, согнулся так, словно нес мешок гипса, но не выпустил ее из рук и сумел поставить на тумбочку, не присаживаясь, затем потратил безумное время на то, чтобы отвинтить крышку и наполнить виски большой стакан с растворенными таблетками, и, перемешав все это, приготовил чудовищную смесь. Было уже одиннадцать часов, но день по-настоящему еще не занялся, он проспал столько часов как убитый. Шторы были по-прежнему широко раскрыты, уклончиво падали робкие хлопья снега, небо и крыши слились в общей серости оттенка аспидного сланца. В квартире напротив горел свет. Он поостерегся подходить к окну, не желая, чтобы его увидели, но в то же время ему было чертовски больно стоять на ногах, он уже чувствовал потребность снова лечь, и это его совершенно деморализовало. Ему требовалась сигарета, так что он двинулся за куревом вдоль стены, держась за нее, чтобы добраться до своего блейзера, висевшего возле окна, он уже три дня не курил. Врач ошибся, никакие это не легкие, он почувствовал алчную потребность наполнить себе бронхи дымом, вдохнуть его поглубже, большими затяжками. Во внутреннем кармане он наткнулся на свой телефон, разрядившийся еще три дня назад, он даже не вспомнил об этом телефоне. Они ему, наверное, звонили. Он сделал сверхчеловеческое усилие, чтобы дотянуться до зарядного устройства, проводок которого свешивался с комода, затем подключить к нему аппарат и воткнуть в розетку. Телефон мгновенно ожил, слегка вздрогнул, возвращаясь к жизни, и исполнил куплетик из трех нот. Он всего лишь хотел проверить, не пытался ли кто-нибудь дозвониться до него. И тут увидел, как напротив в мансардных окнах погас свет, там уже собрались уходить, у него совершенно вылетело из головы, что ему сказала Аврора. Он прижался носом к стеклу и тут заметил игравших во дворе близнецов. Хотя не стоило называть их близнецами, говорила она ему, надо различать их, называя каждого своим именем, Айрис и Ной, он вспомнил об этом, едва увидев их. Они были в пуховичках и шапочках, словно забавлялись где-нибудь в горах, у подножия лыжного спуска. Они уже нагребли немалую кучку снега, вполне достаточную, чтобы слепить из него что-нибудь похожее на снеговика. Людовик наклонил голову, чтобы посмотреть, как они справляются, очарованный удивительным старанием, с которым играли два этих маленьких существа. Потом он сначала даже не понял, зачем они вскочили и побежали в самую гущу кустов, видимо, прятаться, но сверху видел их как на ладони. На этот раз в окнах напротив было темно, теперь он был уверен, что они уезжали. Только иллюминация на елке продолжала мигать в гостиной, и он подумал, что это Аврора оставила ее для него, как знак внимания. Зажегся свет на лестнице «А». Двое детей хорошо затаились, из двора их было совершенно не видно, но он сверху видел, как они готовили свой маленький сюрприз. Легкие хлопья снега, плывшие в пространстве, делали все это нереальным, как декорации стеклянного шара со снежинками. Людовик не мог удержаться от мысли, что эти двое детей внизу, во дворе – дети Авроры, женщины, которую он больше не увидит. И тогда ему захотелось посмотреть, как она уезжает, увидеть хотя бы это, и он стал поджидать ее появление на ступенях. Потом снова взглянул на детей, и две головки поднялись в его сторону, дети заметили его, и он, повинуясь идиотскому рефлексу, попятился, словно они не должны были его видеть, но сразу же опомнился, забыв даже свою боль. Оба личика были по-прежнему обращены к нему, два личика над толстыми пуховичками, и дети совершенно слаженным двойным жестом сделали ему знак держать язык за зубами, приложив пальчики к губам: они рассчитывали на его молчание. Он не знал, как им ответить, и всего лишь глупо махнул рукой, сделал им «ку-ку», но игра для них уже одержала верх. Потом внизу появились родители Ричарда со своими чемоданами, да, должно быть, это были они. Ричард вошел в вестибюль с улицы, наверное, припарковался у входа или нашел такси. Людовик опять попятился, он ничего не понимал, разве что в этот раз они уезжали все. Дети по-прежнему прятались. Аврора спустится последней. Когда она появилась на нижних ступенях лестницы, он снова отпрянул от окна. Не надо было на нее смотреть, надо было дать им уехать, надо было позволить им вернуться к своей жизни, оставить их в покое. Отступив от окна, он закурил сигарету, жадно вдохнул дым, ожидая, пока они не выйдут все и больше никого не останется в этом дворе. Он подождал секунд тридцать, снизу больше не доносилось ни малейшего звука, тогда он снова приблизился к окну и увидел Аврору, присевшую на корточки, рядом с обоими детьми. Она отряхивала их пуховички, испачканные грязным снегом, все трое были возле решетки. Должно быть, дети его подстерегали, потому что, стоило ему приблизить лицо к стеклу, дружно замахали ему руками в знак прощания, прежде чем и Аврора подняла к нему глаза. Она просияла улыбкой, с облегчением увидев его снова стоящим на ногах, и тоже помахала ему рукой. Сверху он видел три улыбки, говорившие ему до свидания или до скорого, оставляя его, но не насовсем, не прощаясь. Они вышли из двора и исчезли в подъезде.

Потом послышался тихий стук в дверь, было невозможно, чтобы он кому-то понадобился, но стук раздался снова, хоть и не громко, да и телефон, молчавший столько времени, вдруг снова зазвонил, могло показаться, что жизни настигают его со всех сторон, как старый мускул, вновь напитанный кровью. Для него было настоящим испытанием дотащиться до двери, но он хотел посмотреть в глазок, кто это, и появился маленький силуэт с платком на голове, снаряженный, как для великих холодов…

– Мадемуазель Мерсье?

– Ну что же ты, малыш! Соседка напротив мне все объяснила… Но не надо беспокоиться, насчет сегодняшнего вечера я всем займусь, собираюсь сходить за хлебом, мне будет полезно выйти из дома, так на сегодняшний вечер вам что-нибудь нужно?

– Нет, я вас уверяю… Или немного хлеба, если вам будет угодно.

С лестничной площадки она бросила взгляд в его комнату и заметила, что подушка лежит на полу возле кровати, после чего самовольно вошла, заявив ему, что собирается тут немного прибрать, заодно и постель заправить.

– Одетта, милая, не стоит, не забивайте себе голову, оставьте, оставьте…

– Я знаю, что это такое. Прекрасно вижу, что ты просто не решаешься меня попросить. Но можно же сказать, что это всего лишь услуга за услугу, вроде возврата лифта, так что я тебе просто лифт возвращаю, так ведь говорят, верно?

Людовик все канителился с этой старушкой, совершенно пристыженный, что предстал перед ней в таком убожестве, тем более что временами она принималась ему «тыкать», не смущаясь переходила с «вы» на «ты», но главное, ставила его в неловкое положение, ввалившись к нему вот так. На самом деле он стыдился, вместо пижамы на нем были только трусы и футболка, и он стоял истуканом, опираясь рукой о стену, делая усилие, чтобы держаться прямо, хотя даже это ему не удавалось. Его телефон трижды пискнул, извещая о приеме сообщения. Он взял его в руку, чтобы взглянуть.