Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Да, она поступила умно. Поняла, что ей нужно в Париж, в священную монастырскую обитель. Поняла сразу, как только осознала, что осталась совершенно одна в этом мире и на попечении у нее четверо убитых горем сирот.

Она вспоминала Париж, его обсаженные деревьями улицы и тенистые парки, когда сидела, съежившись, в закрытой повозке, которую быки тащили сквозь ночь, к западной пустыне. Пыталась отвлечь детей рассказами о красотах города, о куполах Дома инвалидов, о чудесах архитектуры — парящих в воздухе триумфальных арках и элегантных зданиях. Лечила их души, обещая, что все вернется — и беззаботная радость, и Божья милость, — а тем временем они пересекали обширную бесплодную пустыню Тар вслед за идущими на восток караванами, в Персию и Аравию, через горы и долины. Очаровывала их рассказами об изысканных модах, о глупых рукавах и смешных шляпках — а они тем временем пересекали Аравийское море. На рассвете колдовала над кофе и хлебом — их аромат расцвечивал для них серость восточного утра.

Она запретила себе вспоминать языческие соблазны аромата ноготков и карри. Изгнала всякую мысль о ярких шелках и расшитых драгоценными камнями сари. Все, что было связано с Индией, для нее умерло навсегда. Запад — вот куда устремила она решительный взгляд.

— Я должна была остаться во Франции и служить гувернанткой в семьях, которые путешествовали или жили там. Но леди Гримой настояла, чтобы я вернулась с ними в Англию и помогла их дочери Августе Гримой выйти в свет. А затем я оказалась у вас. — Она обратилась к леди Джеффри. — Наверное, не имело значения, где я и кто я, лишь бы не вздумала напомнить о себе моим двоюродным братьям и сестрам.

— И таким образом она разлучила вас с ними? После того, что вы для них сделали?

— Да. Должна признать, что мне было очень больно. — Боже, это мягко сказано. Долгие месяцы путешествовать вместе с ними; иногда прибегать к маскараду, а иногда — ко лжи, чтобы отвлечь от себя ненужное внимание. Считать каждый грош из тех денег, что дала бегума, и жить в постоянном страхе преследования. Снова и снова вспоминать то, что случилось…

Алису мучили ужасные кошмары. Просто ужасные.

А потом настал тот день в Париже, когда она встретилась с вдовствующей герцогиней в тихой прохладе крытой галереи. Вернулась к себе в комнату и обнаружила, что они исчезли — просто исчезли. Детей перевезли к герцогине в отель — и ей было запрещено с ними видеться.

От боли Катриона онемела.

Это к лучшему, сказала ее светлость. Лучше для детей, особенно с точки зрения их безопасности. Лучше для Катрионы, чтобы она могла начать новую жизнь. Леди Гримой действительно послала за ней — и часу не прошло. И Катриона отправилась к ней. Она была в таком отчаянии, что ей было все равно.

— Ее светлость сказала — стоит мне открыть рот и рассказать, как было дело, и она выступит против меня. Скажет, что я призналась ей, уповая на ее милосердие, и она даровала мне его ради детей, поскольку я оказала ей услугу и привезла к ней внуков.

— Не может быть, чтобы она так поступила, мисс Роуэн! — Лорд Джеффри был непоколебим в своем убеждении. — По крайней мере ей не следовало. Но если ей достанет упрямства лжесвидетельствовать в суде, Бог ей в помощь. Умелый прокурор — а мы найдем первоклассного прокурора, мисс Роуэн! Превосходного. Самого лучшего. Умелый прокурор вытрясет правду из этой Алисы — сколько ей теперь, мисс Роуэн?

— Нет-нет, — возразила Катриона. — Ей будет только десять. И прошу вас! Ведь я дала обещание. Ей пришлось так много пережить.

— Катриона. — Томас взял ее руки в свои. — Беркстед совершил убийство. И пытался убить тебя. Его необходимо остановить. И ради тебя, и ради Алисы, кстати.

— Но он о ней не знает. Наверняка не знает. Он лишь подозревал, вот поэтому я и взяла вину на себя, чтобы он не узнал о ней.

— Катриона. — Томас покачал головой. Его было не переубедить. — Важно лишь одно — его необходимо остановить.

— Но как? Он бродит где-то поблизости и ждет. И упивается своей мрачной властью.

— Моя милая, дорогая девочка. — Он крепко поцеловал ее в лоб. — Право же, это совсем просто. Я собираюсь отправиться за ним, выследить его и убить.

На Томаса снизошло некое спокойствие. И уверенность — она была подтверждением того, что его подозрения оказались правдой. Вместе со спокойствием пришло осознание — ничего не хотелось ему больше, чем осуществить то, в чем обвинял его некогда лейтенант Беркстед. А именно, перерезать негодяю глотку, от уха до уха. Но он больше не Танвир Сингх, и за поясом у него нет ни кривого смертоносного клинка, ни пистолета с длинным дулом: принадлежности каждого торговца-лошадника. Кроме того, пусть он и был саваром и шпионом, но никогда не был убийцей.

Однако он был и Танвиром Сингхом, и достопочтенным Томасом Джеллико, сыном графа Сандерсона. Он будет осторожен и хитер, как пантера, что выслеживает шакала. И никакой ошибки. Он собирается только отомстить за зло, причиненное женщине, которую любил и которой принадлежал душой и телом.

Кэт настаивала со всей страстью своей натуры:

— Нет! Не нужно больше убийств!

— Да, Томас. Пожалуй, их уже было достаточно. — Кассандра закрыла рот ладонью, пораженная жестокой прямотой его заявления. — Мы должны верить, что правосудие свершит свою работу.

Катриона смотрела на виконтессу глазами, постаревшими лет на сто. В них была и отчаянная зависть, и одновременно жалость.

— К несчастью, миледи, закон прекрасно защищает тех, кто облечен богатством и властью, но беднякам не получить от него ни помощи, ни справедливости.

— Я отказываюсь этому верить, мисс Роуэн, — заявил Джеймс. — Я мировой судья в своем округе. Я есть закон. И я решительно желаю помочь вам.

— Да, — согласилась Кассандра. — Вы можете довериться лорду Джеффри. Он не допустит, чтобы вы страдали. И ваша кузина Алиса. Особенно Алиса! Но я не могу не жалеть, однако, что вы не ответили на эти чудовищные обвинения еще тогда, в Индии. Возможно, мы не оказались бы в таком положении сейчас. Уверена, вы могли бы довериться Томасу.

Катриона покачала головой.

— Томаса там не было, миледи. — Вот и все, что она сказала. — А Алиса… была нездорова. Ее сковал страх. Она не могла спать, и ее нельзя было оставлять одну — она цеплялась за меня, как будто в постоянном страхе, что ее отберут. И я не думаю, что ей следовало выступать против него. Я знала, что получится, если она предстанет перед судом. Если я поставлю Алису на свидетельское место, Беркстед будет сверлить ее взглядом, как злобный, кровожадный шакал, каковым он и является. И она оробеет. Будет ее слово против его — если она вообще сможет заговорить. И мое слово против его. И тогда я сбежала. Мы все спасались бегством. Я не могла оставить Алису на милость Беркстеда или его лжесудейской комиссии.

— Но тебе помогла бегума? — подсказал Томас. Он хотел знать все, каждую подробность. Хотел убедиться, что знает, что она делала каждую минуту времени, что прошло с той ночи до сегодняшнего дня.