Мерцающий огонь - Джулиана Маклейн

свои корни. Особенно теперь – когда мамы нет. Как нет отца, братьев и сестер.

– Что с ними случилось?

– Всех отправили в лагеря еще в сорок первом.

Он смотрел в сторону. Я глядела на него – и сама чувствовала его боль.

– Тебе удалось сбежать?

– Ja. Раньше я думал, что меня спасла любовь – потому что из-за нее меня не было дома, когда ворвались немцы. Но потом я понял, что мне повезло и дело не в любви. Иначе моя семья по-прежнему была бы со мной.

– Но как так получилось?

Он слегка поерзал на бревне:

– Я уехал из Берлина, чтобы быть с девушкой. Мы познакомились в библиотеке. Читали одну и ту же книгу за одним и тем же столом. Она сказала, что проездом в Берлине – приехала навестить бабушку. Оказалось, наши бабушки были подругами. Это было до войны, представляешь? Когда будущее виделось нам светлым. Да уж, никогда я так не ошибался. Для евреев оно таким уж точно не стало.

– Она тоже была еврейкой?

– Ja, и пока я ехал в поезде обратно в Берлин – после того как побывал у нее, в Гамбурге, – мою семью арестовали. А потом та же участь постигла и ее близких. Всех забрали. Каждого. Вот так просто. – Он щелкнул пальцами.

– Мне так жаль.

Он сунул руку в карман, снова достал фляжку, отпил и протянул ее мне. На сей раз я отказалась – для приема грузов из Англии требовалась свежая голова.

– Она была очень красивой, – сказал он. – Я собирался жениться на ней – и наши родные так радовались за нас.

– Тебе удалось выяснить, куда ее отправили? Может, ей удалось выжить?

Я тешила себя подобной надеждой уже четыре года.

Ганс покачал головой:

– Ее и всех ее родных загнали в газовую камеру в концлагере в Польше. Как и мою семью.

– Ты в этом уверен? – Я всеми силами пыталась уцепиться за вероятность того, что кто-то выжил. Сбежал.

– Абсолютно. Нацисты очень тщательно все регистрируют.

Я не представляла, как ему удалось получить доступ к этим записям, но поэтому он и был знаменитым Серым Призраком. Наверное, методы у него были весьма искусные, а информаторы – люди осведомленные.

Ганс резко встал и подошел к краю поля:

– Слышишь? Они совсем близко.

Я вскочила на ноги, тоже уловив отдаленный гул приближающихся самолетов, и полезла в рюкзак за фонариком.

Арман с Дейдрой уже бежали по полю, и я поспешила к ним присоединиться. Встав буквой «Г», мы направили свет фонарей в небо, чтобы указать точку сброса. Несколько мгновений спустя четыре самолета синхронно сбросили груз. Контейнеры опускались на белых шелковых парашютах – точно клубящиеся в ночном небе облачка. Наши товарищи из французского подполья вышли из леса с тележками и фургонами, и мы принялись вместе собирать дары Управления.

Я не знала, куда делся Ганс после нашего разговора о потерянных близких. Он просто исчез, когда в небе появились самолеты, и я жалела, что не попрощалась с ним.

На следующее утро я думала, не приснился ли мне весь этот разговор, – таким нереальным он теперь казался.

Я понятия не имела почему, но через неделю после приема грузов неожиданно оказалась в руках гестапо.

За несколько дней до этого мы с Дейдрой съехали из нашей уютной квартирки в Сен-Жан-де-Брей и нашли жилье подешевле в Фей-о-Лож. Мы приняли это решение из соображений безопасности. Нами слишком сильно заинтересовался незнакомец, когда увидел, как мы в баре заговорщицки склонили друг к другу головы. Чушь, конечно: мы всего лишь обсуждали Риту Хейворт[16] – но встречают по одежке.

Незнакомец был местным жителем, а не немецким солдатом, но во Франции было полно коллаборационистов. Они доносили на соотечественников по малейшему поводу, стараясь выбить себе место под солнцем и подачку от оккупантов. После выхода из бара за нами последовал другой мужчина, но нам удалось стряхнуть его с хвоста.

Мы решили, что нас в чем-то заподозрили, поэтому собрали вещи и уехали из города на следующее же утро.

Этого оказалось недостаточно. Через неделю после приема грузов мы с Дейдрой проснулись в два часа ночи от громкого стука в дверь. Мы едва успели сесть в кроватях, как в комнату ворвались два гестаповца в форме. Вскочив на ноги, мы схватились за руки и попятились к дальней стене. Пришельцы направили автоматы нам в лица.

– Предъявите документы! – На пороге неожиданно возник еще один гестаповец в очках и с изуродованными шрамами щеками.

Мы с Дейдрой кинулись к своим сумочкам и протянули ему документы. Он с мрачным видом изучил их, его глаза горели подозрением.

– Обыщите комнату, – приказал он своим подчиненным, которые немедленно принялись выдвигать ящики, заглядывать под кровати и сбрасывать с полок книги. Один из них приподнял мою подушку, где я прятала обоюдоострый кинжал в ножнах. Он схватил его и поднял высоко над головой.

Старший офицер прищурился:

– Ай-ай-ай, фройляйн. Какое компрометирующее у вас оружие!

Я пожала плечами, позволив шелковистой ткани моей ночнушки немного соскользнуть вниз.

– Осторожность девушке не повредит.

Он шагнул вперед, грузно протопал по дощатому полу и наотмашь ударил меня по лицу. Меня пробила нешуточная дрожь.

– Я не давал вам разрешения говорить. Но вы еще у меня запоете. Одевайтесь. Обе.

– За что? – Дейдра заплакала, притворяясь невинной, испуганной молодой француженкой. – Мы же ничего не сделали, месье!

Глянув на нее с отвращением, офицер повернулся и направился к двери:

– Будут сопротивляться – стреляйте.

И мы с Дейдрой принялись спешно одеваться под прицелом автоматов.

Нас в наручниках доставили в орлеанскую тюрьму. Там гестаповцы высыпали содержимое наших сумок на стол, обыскали нас, протащили вниз по крутой лестнице и завели в одиночные камеры предварительного заключения. Сняв с меня наручники, охранник вышел, громко лязгнув тяжелой железной дверью. Я осталась в одиночестве, запертая в холодной, сырой камере, и дрожала от страха и гнева.

Вопросов нам пока не задавали, и ожидание становилось невыносимым. Стояла темная ночь. Возможно, они просто хотели подлить масла в огонь наших страхов. Я припомнила слова нашего английского начальника. Ожидание страшнее всего.

В камере была маленькая узкая койка, но ложиться я не собиралась. Мне нужно было подумать. Был ли у меня шанс сбежать? Я осмотрела камеру, но она находилась под землей – без единого окна. Вскрыть дверь тоже не представлялось возможным – она была монолитная, с крошечным прямоугольным окошком на уровне глаз.

Я