Священная - Синтия Хэнд

Мой младший брат только что выиграл приз на «Силаче».

Парень, управляющий автоматом, удивленно и с подозрением смотрит на Джеффри, словно он мог каким-то образом обмануть автомат. Но все же протягивает ему гигантскую плюшевую панду, которую тот выбрал.

– Смотри, Клара! – пищит Джеффри, подбегая к нам. – Я выиграл это для тебя.

– Молодец, мой маленький защитник! – говорит мама в камеру. – Я так горжусь тобой!

– Я, может, и маленький, но сильный, – выпятив грудь, хвастается Джеффри. Он никогда не знал, что такое скромность. – Я мистер Невероятный!

– Как ты это сделал?

Клара на видео выглядит такой же озадаченной, как и работник автомата, пока обнимает гигантского черно-белого медведя. У меня все еще есть эта панда. Она сидит на моем шкафу. Я назвала ее мистер Невероятный, но уже и забыла почему.

– Хочешь, я сделаю это еще раз? – спрашивает Джеффри.

– Не стоит, сынуля, – ласково говорит мама. – Дай шанс другим людям. Кроме того, хвастаться нехорошо.

Она обнимает его, и камера наклоняется, демонстрируя голубое, безоблачное небо. На мгновение гам набережной стихает, и комнату наполняют шум прибоя и крики чаек. А затем экран гаснет. Счастливые моменты закончились.

Я поворачиваюсь и смотрю на маму. Ее глаза закрыты, а дыхание глубокое и ровное. Она заснула.

Я натягиваю на нее одеяло. Потом легонько целую в щеку, вдыхая аромат розы и ванили. «Это были самые счастливые моменты в ее жизни», – думаю я. И мне безумно приятно, что, несмотря на сто двадцать лет ее жизни на земле, они связаны со мной и Джеффри.

– Я люблю тебя, мама, – шепчу я, не сомневаясь, что она слышит меня даже во сне.

«Знаю, – мысленно отвечает она мне. – Я тоже люблю тебя».

Позже папа выносит ее на заднее крыльцо, чтобы полюбоваться на звезды. Ночь теплая, вокруг стрекочут сверчки, и нас овевает легкий ветерок. Весна вот-вот сменится летом.

Наблюдая за моими родителями, за тем, как они безмолвно разговаривают друг с другом, как его прикосновения придают ей сил, невозможно отрицать, что их любовь нечто невероятное и дарованное свыше.

Такая любовь неподвластна смерти. Но стоила ли она того? Трудно не задаться этим вопросом. Стоила ли она всех тех трудностей, о которых рассказывала мама, страданий из-за разлуки и боли, вызванной тем, что он пробыл с ней лишь несколько лет, прежде чем ей пришлось его отпустить?

«Да», – смотря на них, думаю я. Папа, еле касаясь, целует ее в губы, а затем убирает прядь волос за ухо и поправляет шаль на плечах. А в маминых полуночных глазах светится искренняя любовь. Она счастлива.

«Ты будешь счастлива, – сказала она мне. – И еще будешь сиять».

Мама просит позвать Джеффри. И когда он выходит на крыльцо, долго разговаривает с ним. Я наблюдаю за ними из гостиной. Джеффри сидит на деревянном кресле рядом с мамой и, сложив руки на коленях, смотрит на них. Я не слышу, о чем их разговор, и это не мое дело, но не сомневаюсь, что она говорит ему то же, что она сказала мне: «Ты – мое предназначение».

Джеффри кивает, а затем опускается перед ней на колени и обнимает ее. Отвернувшись от окна, я вздрагиваю, увидев папу, который стоит у камина с бокалом красного вина в руке. Его глаза светятся в полутьме.

– Пора собрать все свои силы, Клара, – говорит он. – Ее время пришло.

Я молча киваю. А затем шагаю к папе, желая напитаться его радостью, позволить ей наполнить меня и утихомирить боль, разрастающуюся в груди.

Я просыпаюсь еще до рассвета со странным чувством дежавю. Ловя ртом воздух, я сажусь на кровати, а затем соскакиваю с нее и несусь вниз по лестнице. У самого входа в мамину комнату сталкиваюсь с Кэролин.

– Сегодня, – кивнув мне, говорит она.

Через несколько минут мы собираемся у маминой постели, Джеффри, на время отбросивший свою злость, притащил стул из кухни, сел у кровати и уперся локтями в колени. Его взгляд не отрывается от маминого лица. Билли стоит в углу, не говоря ни слова, но всякий раз, когда мама смотрит на нее, расплывается в улыбке. Кэролин порхает по комнате, то щупая пульс, то тщетно пытаясь заставить маму что-нибудь попить. А папа сидит в изножье кровати, пытаясь разрядить атмосферу шутками про ангелов.

– Вы знаете, почему ангелы умеют летать? – спрашивает он нас.

Мы все дружно качаем головами.

– Потому что мы очень легкомысленны.

Да, это просто убийственные шуточки. Но его присутствие успокаивает. Папа провел с нами чуть больше недели, но я уже привыкла к нему, к излучаемой им радости, к его спокойствию и странному чувству юмора, которое так похоже на мамино.

Я же сижу рядом с ней, держа ее за руку, и жду. Мы все ждем. Словно мы спицы колеса, а мама его центр, ступица.

– Все такие серьезные, – шепчет она. – Боже, неужели кто-то умирает?

Но вскоре она перестает говорить. Это требует слишком много усилий. Она спит, а мы молча наблюдаем, как опускается и поднимается от вздохов ее грудь. Мне ужасно хочется в туалет, но я боюсь выходить из комнаты. Вдруг она умрет, когда меня не будет рядом? Что, если я пропущу этот момент? Так что я скрещиваю ноги и жду, рассматривая ее руку, лежащую в моей ладони.

Она снова надела тоненькое серебряное обручальное кольцо. И я вдруг понимаю, что наши с ней руки очень похожи. Вот только ее руки стали хрупкими и легкими, словно внутри полые косточки, как у птиц. Но ногти у нас идентичные. А еще то же расстояние между суставами, длина пальцев и даже вена, которая пересекает тыльную сторону левой руки.

Так что все, что мне нужно, чтобы ощутить рядом маму, – это посмотреть на свои руки. Мама делает глубокий, прерывистый вдох и открывает глаза. Я тут же забываю о своем желании пописать.

Она смотрит на папу. А он тянется к ее второй руке, потому что первую я сжимаю изо всех сил, и целует ее запястье. Мама обводит комнату широко раскрытыми голубыми глазами, но я не уверена, что она видит хоть кого-то из нас.

Ее губы шевелиться.

Кажется, она шепчет: «Как красиво».

И в этот момент папа исчезает, отвлекая мое внимание. Он исчезает в воздухе прямо на наших глазах. Еще секунду назад он сидел на кровати и держал маму за руку, и вот его нет.

И я не сразу осознаю, что мама тоже ушла. Вокруг становится так тихо, что мне сразу следовало догадаться. Мы все затаили дыхание. Мама все так же лежит на подушках с закрытыми глазами. Но ее самой больше нет. Ее грудь не двигается. А сердце перестало биться. Ее тело здесь, но душа ушла.

– Аминь, – говорит Билли.

Джеффри вскакивает на ноги, и в тишине скрежет его стула кажется невероятно громким. Его лицо напоминает маску: поджатые губы, нахмуренные брови, покрасневшие глаза. И одинокая слеза, скатывающаяся по щеке к подбородку. Он яростно стирает ее и выбегает из комнаты.