Хищник цвета ночи - Татьяна Серганова

Мужская ладонь, не давая опомниться и прийти в себя, больно схватила за волосы, задрала голову и обнажила беззащитную шею, по которой он с нажимом провел дулом пистолета, прижал его к подбородку, надавил и впечатал в кожу.

— Нет, я не стану тебя убивать. Будешь жить, сучка. Долго будешь жить. Выделю тебе отдельную комнатку и цепочку на шею. Будешь, как собака, сидеть на цепи и ждать своего хозяина. Голая. Как тебе такая перспектива?

Я зажмурилась еще сильнее, не в силах даже дернуться, так сильно он схватил меня за волосы.

— Что молчишь, сука? — Морозов дернул рукой, с корнем вырывая короткие пряди.

— Ненавижу, — всхлипнула едва слышно и поплатилась за это.

Лицо вспыхнуло от боли, в голове зазвенело, а перед глазами будто пелена появилась. Рыкнув, отморозок ударил наотмашь. С тихим вскриком упала на пол, чтобы вновь задохнуться от боли, когда тупой нос ботинка со всей силы ударил в живот. Потом еще раз и еще.

— Я научу тебя уважать меня! Научу! — кричал он в перерывах между ударами.

Я пыталась укрыться, свернуться калачиком, но ублюдок все равно находил уязвимые места.

Боль была такой сильной, что в какой-то момент сознание просто отключилось. Но ненадолго.

Все происходило так, как обещал Морозов: кровать, тяжелое тело на мне, не дающие пошевелиться руки, лихорадочно сдирающие одежду, и зловонное дыхание.

— Нет, нет… нет.

Еще не придя до конца в себя, я отчаянно пыталась оттолкнуть его, отпихнуть, вывернуться. Кусалась, царапалась и пиналась. За что получила еще один удар по лицу.

— Да, давай, сопротивляйся. Меня это так заводит, — шептал он, разрывая на мне водолазку, сжимая до боли грудь.

«Не получается».

От мысли о том, что я никак не могу помешать этому ублюдку, внутри что-то оборвалось, и все эмоции просто исчезли. Абсолютно все. Ни слез, ни истерик. Руки безвольно упали, а я замерла, широко раскрытыми глазами глядя в потолок, признавая поражение и мечтая только о смерти.

Это состояние до такой степени завладело сознанием, что я не сразу заметила изменения. Только что Морозов лежал сверху, покусывая грудь, бюстик с которой успел сорвать, и вдруг стало легко и свободно дышать. Исчезла давящая тяжесть.

Но пришла я в себя не от этого.

Звук выстрела, потом еще один, и я села в кровати, прижимая руки к груди, лихорадочно оглядываясь, пытаясь понять причину происходящего.

В дверях, оскалив клыки, стояла огромная черная пантера.

— Сдохни, тварь! — проорал Морозов, пытаясь одновременно прицелиться и удержать спадающие штаны.

Получалось у него не очень хорошо, или дело в том, что Ник был очень ловкий. Потому что новый выстрел тоже не достиг своей цели. Черная пантера ловко отклонилась в сторону, еще сильнее оскалилась.

— Я король! Я власть! Ты должен сдохнуть! Живучая тварь! — брызгая слюной, прокричал Морозов.

Я, закусив губу, старалась не мешать своим криком. Не стоило сейчас отвлекать Ника. Совсем не стоило. Мне только и оставалось что сидеть в кровати, сжимать кулаки и молчать, мысленно взывая к Богу.

Следующая пуля пролетела над головой зверя, он резко пригнулся, злобно рыкнул, не сводя яростного взгляда со своей жертвы.

— Сука! — рявкнул Морозов, вновь нажимая на курок.

Осечка…

Этого хватило, чтобы Н’Ери прыгнул на него, повалил на пол и лег сверху.

«Победа!» — пронеслось в голове.

Я уже собиралась встать с кровати, когда услышала хриплый булькающий вопль, который вдруг резко погас. На смену ему пришли хруст ломающихся костей и довольное урчание зверя.

«Нет. Не может быть!»

Я привстала на колени, пытаясь разглядеть, что происходит на полу. И в эту самую минуту зверь поднял морду, впился в меня внимательным взглядом. Ярко-красные ручейки крови сползали по усам вниз. Я не могла разглядеть лица Морозова, но отчетливо представляла, что с ним стало.

Тошнота подкатила к горлу, перед глазами закружилось, и я в очередной раз потеряла сознание.

Это не была больница. Скорее, специализированный оздоровительный санаторий в пригороде столицы. С чистыми просторными палатами, правильным и вкусным питанием и огромными железными воротами, выйти из которых мне не давали вот уже трое суток. С того самого момента, как, задыхаясь от крика, я вынырнула из кошмара и впервые осмотрела место своего заключения. Пардон, лечения.

Специализированное место отдыха и реабилитации для лиц, подвергшихся насилию. Заведение, доступное только очень обеспеченным людям, которые пытаются жить дальше.

Мама сказала, что за все платят Н’Ери и обсуждению это не подлежит. Я не собиралась спорить, мне надо было увидеть Ника, посмотреть ему в глаза, спросить обо всем.

Но сложно разговаривать с тем, кто сейчас находится в тюрьме по целому десятку обвинений. Это то немногое, что мне удалось выяснить у мамы. Все остальное было покрыто мраком.

— Ты должна отдыхать, набираться сил и по возможности забыть о произошедшем. По крайней мере, пока не выздоровеешь окончательно.

Не получалось.

Сложно забыть, когда каждую ночь во сне слышишь хрип захлебывающегося от крови Морозова и просыпаешься от собственного крика.

Еще этот психолог. Невысокая полная женщина с безмятежным выражением лица и ласковой улыбкой. Моя личная подушка для слез. По крайней мере, именно так Галина Горох себя охарактеризовала. Правда, за эти дни я ни разу не плакала у нее на плече, и в разговорах мы не слишком далеко продвинулись.

Я хотела все забыть, а не анализировать и обсуждать.

Да, я знала, что в произошедшем нет моей вины. Что изменить ничего нельзя и надо жить дальше, ведь самого страшного не случилось.

Но в моих мозгах не стоило копаться. И улыбка Горох меня бесила, и манера поведения, и игра в лучшую понимающую подругу.

Ничего она не понимала. Не могла понять.

Сжав пальцами подоконник, я прислонилась лбом к стеклу, почувствовала его прохладу.

Сегодня утром у меня взяли кровь. Обещали зайти и рассказать, как только станут известны результаты. Мне делалось больно от одной мысли о том, что они будут отрицательными.

Второе, что интересовало меня после того, как я очнулась, это вопрос о ребенке.

— Вы беременны? — быстро переспросила врач, стоя надо мной.

— Вика! — Мама потрясенно схватилась за сердце и еще больше побледнела.

— Да… то есть… я не знаю.

— Какой срок?

— Не знаю, три или четыре, — запнувшись, ответила я.

Лицо болело, кожу щипало, я чувствовала отек. Зеркало мне не давали, но, поймав взгляд мамы, поняла, что ничего хорошего не увидела бы.