Сержанту никто не звонит - Шимун Врочек

— НЕ ПУЩУ-У-У!

Хрупкий излом бровей.

Тонкое запястье.

Немыслимого изящества движения.

Он смотрит, как волосы падают ей на лоб, видит морщинку меж бровей... Видит, как бьется в виске жилка.

«Интересно, какого цвета ее глаза?»

— Что вам нужно? — говорит она. В голосе усталость и... гнев.

Он вздрагивает.

— Мне? — пробует слово на вкус. — Нужно?

— Да! — почти крик.

— Вы. Ваш будущий ребенок.

Она вскакивает.

— Нет!

— Да. Если ребенок Вальмира... как сказал князь...

— Предатель!

Это оказалось неожиданно болезненным.

— Истеричка.

— Не смейте меня оскорблять! — кричит она, бросается вперед, хватает подсвечник... хватает пустоту. Растерянно оглядывается.

Салим взвешивает подсвечник в ладони.

— Все? — спрашивает он.

— Вы... вы...

— Прошу вас, сядьте. Прекрасно разыграно, но...

Она замирает.

— Но мало практики. В следующий раз не надо смотреть на меня так прицельно. И на подсвечник — не надо...

«Золотистые».

«В темном ободке».

Жаль, что я не различаю цвета...

...Снова приходила та женщина.

— Глупо, — он сжимает подлокотники кресла, мнет пальцами бархатную обивку. Руки словно чужие, стремятся вперед и... к ней. В ладонях — биение сердца. Зуд.

— Глупо? — в голосе — явное раздражение. Вот только он не может понять — отчего.

— Мария была моей кухаркой... Однажды что-то случилось, и ее преданность стала... не совсем преданностью.

Она встает, проходит мимо.

Салим с трудом сдерживает себя. Всем существом рвется к ней, обнять, но...

— Она влюбилась в вас? — звук ее голоса. — Нашла в кого!

— Я и говорю: глупо, — он становится противен сам себе. Циник.

— Дура, дура, дура! Она просила передать...

Елена не находит себе места. Мечется из угла в угол.

— Что именно? — он начинает подниматься. — Что она просила?

— А вы не знаете?!

— Нет.

Елена останавливается, поворачивает к нему разгоряченное лицо. Блеск глаз...

— Она любит вас! Дура, дура, дура!

— Не надо, — говорит он. Елена делает шаг и толкает его. Падая в кресло, Салим с удивлением понимает, что вместе с ним падает и она, а его руки... ее губы...

Сад. Придавленные свинцовым небом яблони, тяжелая листва темно-серого оттенка, скамьи, занятые скучающими горожанами. Пустота в глазах людей. Усталость.

Из-под ветвей навстречу Салиму выходит человек.

— Господин, — склоняет голову он.

— Здравствуй, Голос. Какими судьбами? Я думал, ты в княжестве...

Голос печально улыбается.

— Нет, господин. После смерти князя там некому предложить свою верность. Наследников одолевает жадность, не удивлюсь, если в скором времени княжество запылает огнем.

Салим молчит.

— Вы знаете, кто убил князя?

— Хочу ли я знать... как думаешь? — предчувствие ознобом отзывается в затылке. — Хочу.

— Вы искали, я знаю, — говорит Голос. — Но искали — не там.

— Что значит, не там?

— Вы искали среди врагов князя... но убийца ненавидел не князя, а вас. Именно вас. Слепо и разрушительно.

Ноющий затылок. Понимание.

«Не верю, не хочу верить».

— Боже, как я был глуп... как мог не заметить...

— Все мы совершаем ошибки.

— Это плохое оправдание, — Салим трет бровь, надавив так, что белеют кончики пальцев.

— Почему?

— Потому что оправдывает все.

— Салим! Опаздываешь! — мальчишеские губы кривятся в улыбке, которую тот, скорее всего, считает надменной. Салим же видит в ней и боль, и затаенный страх.

Нож серой стали. Дрожащее лезвие отплясывает в двух дюймах от горла Елены.

— Карл, — начинает Салим. Замолкает. Глаза Елены — мой, ты мой, ты спасешь, ты можешь, ты все можешь...

— Любезный регент, — насмешливо вторит молодой герцог. Руки дрожат, а вот голос — нет. — Дорогой и незаменимый. И, как ни странно, честный. Оплот. Чье слово камень, чья жизнь... Ты и меня предашь?

Глаза Елены. Ты — мой.

Я — твой, шепчет он и делает шаг вперед.

— Стой! — голос уже не слушается Карла. — Или она умрет!

— Карл, остановись. Ты совершаешь ошибку.

— Нет, это ты совершаешь ошибку! Салим как там тебя... Селим... Я все знаю о тебе!

— Карл!

— Для тебя я герцог!

— Да, мой господин.

— Салим, Салим... — жуткая улыбка. — Я ведь верил тебе. Мой брат верил, мой отец верил, твой любимый князь — черт его возьми — тоже верил!

— Поэтому ты убил его?

— Знаешь? А знаешь ли, Салим, что значит быть слабым? Когда родной брат считает тебя тряпкой?!

— Неправда! — крикнула Елена, рванулась. — Вальмир не мог...

Кончик лезвия ткнулся ей под подбородок, отпрянул. Вдогонку понеслись капли. Темные, почти черные...

Мир словно взорвался.

— Знаешь ли ты, как это — все понимать, и идти наперекор себе? По десять раз менять решение, с ужасом ожидая, кто следующий придет тебя убеждать — и ведь убедит! Чувствовать бессилие и ненавидеть себя? Понимать, что твои слова — не больше, чем пустой звук, а окончательное решение все равно за другим?

То, что я узнал, на многое открыло мне глаза! Отъявленный лжец и предатель становится воплощением чести? Что ж... я тоже могу. Стать сильным? Почему бы и нет?

Карл в упор смотрит на Салима. Глаза горят странной, нечеловеческой решимостью.

— Однажды я сказал себе — больше я не буду отступать. Никогда. Моя сила, Салим, стоит твоей чести...

Капли... красные капли, бледная кожа с каплями пота, запятнанная рубашка. Синева стали.

Салим делает шаг вперед.

— Мой гос... отпусти ее, Карл.

А глаза Елены светло-золотистые, словно свежий мед. Ты — мой.

— Кто она тебе, Салим? Скажи, я знаю, ты не можешь лгать — я вот хочу отступить и — не могу.

— Карл...

— Похоже, мне придется убить ее, Салим, и попытаться убить тебя. Кто она?