Телевидение - Олег Андреев

— И все! — повторил Дюков. — У вас сейчас уникальная возможность. Все, что мешало вам, все, кто вам мешал, — теперь не помеха. Никаких обязательств ни перед кем. Только перед вашей журналистской, профессиональной совестью и долгом, как вы его понимаете.

И Дюков вдруг быстро сошел в зал.

Никто и опомниться не успел. И только когда он сел, снова захлопали.

Крахмальников хрустнул пальцами. Дюков все сделал как нужно. Ему теперь только надо встать и назвать фамилию Гуровина. Зал проголосует единодушно.

Но Леонид продолжал сидеть.

Он ждал.

Встала Долгова.

— Если все, что мы только что услышали, правда, то это сказка. Вы ничего не утаили? — повернулась она к Дюкову. — Вы же понимаете, мы, журналисты, въедливые, каждое ваше слово не только записали на пленки видео и аудио, мы их запомнили на всю жизнь.

Дюков поднял руки. Сдаюсь!

— Ну тогда, — счастливо улыбнулась Долгова, — я думаю, мы действительно можем стать лучше. Можем всю грязь, которая на нас налипла, смыть.

Она уже знала, что Гуровин в больнице, ей было жаль его, но по-другому было нельзя.

— Я не могу не сказать, пусть даже это будет жестоко по отношению к больному человеку. Я предлагаю уволить Гуровина. И избрать генеральным директором “Дайвер-ТВ” Крахмальникова, — выкрикнула она, потому что последние ее слова потонули в нарастающем шуме.

Это был словно морской накатывающийся вал. Как громогласное “ура” в штыковой атаке. Люди вскакивали и что-то кричали. Руки взметнулись вверх.

Вот тогда Крахмальников встал.

— Я против. — Он произнес это вовсе не повышая голоса, но его услышали все.

Оживление умерло в ту же секунду. Долгова растерянно глядела на Крахмальникова.

— Я против, — повторил Леонид. — И прошу тех, кто верит мне…

Зал вновь заволновался.

— Я прошу тех, кто верит мне, проголосовать тоже против.

— Почему, Леонид Александрович?!

— В чем дело?!

— Да Гуровин его купил!

— Заткнись!

— Ты что, Леня? Ты с ума сошел?!

— Леонид Александрович, если вы не хотите, другого выберем!

Крахмальников старался не смотреть на Дюкова. Это было нетрудно. Он вообще мало что сейчас видел Он знал про Гуровина куда больше плохого, чем все здесь сидящие, вместе взятые. Знал, что “Дайвер” с Гуровиным не выкарабкается Знал, что Дюков, президент не станут сильно давить на него, Крахмальникова. Он будет говорить девяносто процентов правды. Быть честным на девяносто процентов — да это же мечта!

Но если сейчас победит Гуровин, канал начнут трясти, разгорится настоящая война. А Крахмальников войну не любил — никакую. Он был уже не боец. Водсяком случае, он так думал до последней минуты.

И все-таки Леонид сказал то, что сказал. Потому что он готов не замечать гуровинских гадостей, но врать больше не будет — даже на десять процентов, даже на один, даже на ноль целых и хрен десятых процента. Он не будет больше врать никогда и никому! И даже такой ценой! Потому что все! Он теперь, вот только теперь выдавил из себя последнюю каплю прежнего рабства.

Казалось, зал в напряженной тишине читал его мысли. И, похоже, коллеги его поняли.

— Прошу голосовать, кто за то, чтобы сместить с поста генерального директора “Дайвер-ТВ” Якова Ивановича Гуровина, прошу поднять руки.

Леонид закрыл глаза.

Потом заставил себя посмотреть в зал. Руки поднялись, но не все.

— Надо считать, — заметил кто-то.

Тут же вскочила секретарша Люба и стала быстро пересчитывать поднятые руки.

Дюков пощипывал бородку, губы его шевелились, он тоже считал.

— Семьдесят два, — сказала Люба.

— Прошу опустить. Кто против?

Снова поднялись руки. И Крахмальников подумал, что их было куда меньше.

Люба снова принялась считать. И это длилось бесконечно долго.

— Семьдесят два, — повторила Люба растерянно.

— Я не голосовал, — произнес Крахмальников. — Я против.

И поднял руку.

Дюков встал и вышел из зала.

Команда, готовившая выпуск новостей, который выходит в эфир в полночь, на собрании не присутствовала и не подозревала, какие страсти там кипели.

Балашов и Захаров составили план-ураган, включающий в себя дикторский текст, кусок интервью с приятелем Альберта из МУРа, бой в стоматологическом кабинете, коротенькие комментарии. Все тексты написали сами, не доверяя Савковой. Специально вызванный гример, прославившийся тем, что может неузнаваемо обезобразить самое красивое лицо, “привел в порядок” Антона: подчернил синяк под глазом, пустил пару шрамов по щеке. Лицо журналиста приняло оттенок мужественности. Он стал похож на человека, единолично вступившего в схватку с бандитами. В принципе почти так оно и было, если, конечно, не считать некоторых нюансов.

Червинский решил воплотить свою давнюю задумку — снять весь выпуск ручной, движущейся камерой. Ведущие должны переходить от монитора к интервьюируемым, к ним будут подбегать редакторы, подносить тексты — все в динамике.

Игорь совершенно замучил осветителей, заставляя их снова и снова включать и выключать приборы. Загонял компьютерщиков, каждый раз отвергая предложенный шрифт для титров. Иван Афанасьевич как оператор-постановщик распорядился принести не две, как обычно, а четыре камеры. Для острастки дали полный разгон азээшникам — чтобы не напутали с записью, как это уже не раз случалось.

В одиннадцать ровно Червинский решил провести Тракт — полный прогон. Пожалуй, сегодня впервые в жизни Игорь подошел к делу так, как положено.

— Может, это моя лебединая песня. Уйду вот завтра от вас, будете вспоминать.

Он нервничал. Его жутко злил Балашов, обычно уверенный в себе и даже развязный, а сейчас, перед камерой, скованный и напряженный. Будто вчера только на телевидение пришел. Конечно, ему больно говорить, все-таки вывихнутая челюсть и выбитые зубы не шутка, но коль уж напросился в эфир, то и веди себя соответственно. Делает какие-то несуразные движения руками, поеживается, почесывается. Мрак. Читает с суфлера. Хоть бы шуточку какую запустил.

— A3, сюжет номер один, — сказал Червинский ассистенту.

— A3, сюжет первый, — передал тот в аппаратную записи.

На мониторе под диким ракурсом появилась комната. На переднем плане крупно мелькнуло лицо элегантного господина. Алик. На заднем — испуганное лицо Антона, рот которого закрыт волосатой рукой стоящего за его спиной бритоголового качка.