Памятник крестоносцу - Арчибальд Кронин

— Как вы мало изменились, — тем временем продолжал он. — Давайте присядем вон там — нам будет удобнее разговаривать. Вы, конечно, на весь день приехали в город. Как поживают дети и Джофри?

Она сообщила ему все новости о своей семье, но не осмелилась даже упомянуть о его родных в Стилуотере. Он держался открыто и дружелюбно, без той юношеской стеснительности, от которой когда-то так страдал, и, казалось, у Клэр не было повода для замешательства. Однако, как она ни старалась, ей не удалось совладать с собой, и она сидела, почти не поднимая глаз.

— Насколько я понимаю, вы уже закончили осмотр выставки, — через некоторое время как бы между прочим заметил Стефен. — Скажите, что вы о ней думаете?

— Мне понравилось… — с запинкой, точно школьница, ответила она.

— Не бойтесь сказать мне правду, — мягко перебил он ее. — Я уже привык к ругани.

Она вдруг покраснела.

— Мы видели статью в «Пост». Мне было очень неприятно. Это так… так несправедливо.

— Ах, эту! Ну, это еще довольно снисходительная критика. Даже, можно сказать, с реверансами. Вы бы видели другие статьи — чего только обо мне не писали! «Сплошное бесстыдство…», «Невежественная мазня…», «Извращенная бессмыслица…» — Он усмехнулся. — А когда мы с Пейра устроили нашу первую выставку в маленькой комнатушке на улице Пигаль, единственный критик, забредший туда, посоветовал нам сжечь наши картины и открыть сосисочную.

От его спокойного тона у Клэр защемило сердце. Она сидела, опустив глаза, и вдруг заметила грубую заплату у него на колене, а потом ей бросились в глаза его ботинки, тщательно вычищенные и аккуратно зашнурованные, но простые, тяжелые рабочие ботинки, подбитые толстыми гвоздями. И, не удержавшись, она воскликнула:

— Нелегко вам пришлось, Стефен!

Но ему было неприятно ее сочувствие.

— Зато я занимался тем, чем хотел. Это единственное, что для меня важно… без чего я не мог бы жить.

— Но ведь это должно так обескураживать, когда встречаешь одни оскорбления и ни в чем не можешь добиться успеха.

— Материальный успех не так уж важен, Клэр. Обычно к нему ведет проторенный путь избитых приемов. Главное — сама работа и то ощущение, которое она дает. К тому же некоторые мои картины получили признание. Два моих полотна висят в Гаагской муниципальной галерее, одно — в Брюсселе и еще одно — в Государственном музее в Осло. — Жест удивления, вырвавшийся у Клэр, снова заставил его улыбнуться. — Это вас поражает? В конце концов есть страны, которые покупают работы молодых художников.

Эта неожиданная новость, что картины Стефена все-таки покупают, необычайно порадовала Клэр. Взгляд ее остановился на полотне со старой испанкой.

— Мне понравилось вот это… очень.

— Луиза Мендес. Да, это была хорошая женщина. Когда у меня кончились все деньги, до последней песеты, ока кормила меня. А ведь ей и самой-то едва хватало на жизнь. Но это была честная бедность. — И он добавил: — Она была слепая.

Клэр внимательно посмотрела на картину и, желая показать, что она серьезно отнеслась к его работе, наугад заметила:

— Эти грубые мазки очень выразительны.

Он усмехнулся:

— Мне было не по средствам настоящее полотно. Я писал на дерюге… Оторвал кусок от мешка из-под картошки.

— Вы приехали сейчас из Испании?

— Нет, я уже полтора года назад уехал оттуда. Мне хотелось поработать в Париже с одним человеком. Его зовут Амедео Модильяни. Отличный художник. Я был просто влюблен в него.

— Почему «был»?

— Он умер недавно в больнице для нищих. А на следующий день после его смерти молодая женщина, с которой он жил, покончила с собой.

Его бесстрастный тон испугал Клэр. Чего он только не изведал за эти годы, как низко не опускался! В волнении она исподтишка взглянула на него. Да, лицо его носило на себе следы лишений и тяжких испытаний, словно он долгие годы прожил среди самых бедных и обездоленных существ и, дойдя до предела отчаяния, все-таки уцелел — не с помощью цинизма, а благодаря тому сокровенному огню, что горел в нем. Какой он странный… И все же…

Наступило молчание. В галерее появилось несколько человек; у них был такой вид, точно они пришли взглянуть ка диковинку. Молодой человек, сидевший за столиком, выпрямился, провел гребенкой по волосам, откидывая их со лба. Клэр почувствовала, что он смотрит на нее.

— Вы остановились в Лондоне? — спросила она.

— Да. Глин разрешил мне воспользоваться его мастерской. Это возле Фулхем-роуд. Он уехал на несколько недель. Мэддокс тоже очень добр ко мне. Кстати, он будет здесь в три. Мне бы хотелось познакомить вас с ним.

Она нервно поежилась: это уже значило бы зайти слишком далеко. Нет, она не может, не должна оставаться. Клэр с нарочито озабоченным видом взглянула на часы.

— Я тороплюсь на поезд. — Она принялась собирать свои вещи, сложила каталог, сунула его в сумочку. Затем заставила себя задать Стефену вопрос, который считала самым важным: — Вы, конечно, поедете в Стилуотер, Стефен?

Он ответил не сразу.

— Я допустил ошибку, когда поехал туда в тот раз. И допущу еще большую, если поеду теперь. Да к тому же они едва ли захотят меня видеть.

— Ну нет, я уверена, что захотят. Вчера вечером я разговаривала по телефону с Каролиной. Они, право, очень скучают по вас.

Снова молчание — на сей раз более длительное.

— Ну, — протянул он, — если они меня пригласят…

— Я так рада! Значит, мы увидимся там, Стефен. Всего хорошего.

Когда она вышла на улицу, небо на западе еще хранило розоватый отблеск зари и в вечернем воздухе чувствовалась свежесть, приятно охлаждавшая ее пылающие щеки. Клэр легким пружинистым шагом спустилась вниз к Сент-Джеймс-скверу, пересекла Пелл-Мелл и — вся во власти недавней встречи — направилась к вокзалу. Ей показалось знаменательным то, что она видела Стефена и разговаривала с ним. Инстинктивное желание оберегать его, покровительствовать ему, которое она всегда испытывала и в котором не было ничего противозаконного, вновь вспыхнуло в ней, и при мысли, что она может для него что-то сделать, Клэр почувствовала себя такой счастливой, — счастливее, чем за многие месяцы, хотя сейчас она и не отдавала себе в этом отчета.

В поезде, мчавшемся сквозь октябрьские сумерки мимо темных лесов, голых деревьев и невидимых поселков, где в окнах домиков уже начинали мерцать расплывающиеся блики огоньков, она улыбалась, вспоминая подробности их разговора. Вдруг одна мысль пронзила ее — не мысль, а, скорее наитие, заставившее ее встрепенуться и тихо ахнуть. Вот было бы великолепно, если бы это удалось! Она принялась спокойно обдумывать, как все устроить. Правда, принимая во внимание некоторые обстоятельства, это будет нелегко, но, конечно — о, конечно! — она сумеет преодолеть все препятствия. Во всяком случае, постарается изо всех сил.