Создатели - Эдуард Катлас

Лекс не стал ждать, когда сияние окружит его полностью, окончательно сожмет кольцо, накроет его и ослепит. Он повернулся, спустился по лестнице и ушел.

Чтобы подняться на высокую гору, кратер от когда-то упавшего метеорита, вздыбившего красную землю. Кирпичуха еще держалась, и с вершины горы Лекс мог, снова запрокинув голову, смотреть почти что на самого себя. В то место, где он только что был. Смотреть, как белое пламя торопливо сжимается вокруг единственного острова Темных вод, стараясь уничтожить, растопить, поглотить все. Абсолютно все.

Лекс опустил голову и увидел, как сияние добралось и до Кирпичухи. Красные пески яростно боролись с белым светом, но постепенно, песчинка за песчинкой, проигрывали.

Горы исчезали, исчезали целые плато. Еще одна его планета, в которую он вложил столь много, просто уничтожалась, злобно, без малейшего смысла, безжалостно и хладнокровно.

Лекс прыгнул. Он не собирался держать оборону здесь. Был лишь один мир, где он мог противостоять сиянию.

Субаху

Он впервые почувствовал, что такое ярость. И, как только осознал, что не сдержался, то не успокоился, а лишь взъярился еще больше.

Капли воды бились о камень, и хотя он знал, что этот звук ему лишь чудиться от волнения, он раздражал его еще больше.

Благодаря этому, все время ускользающему от него заблудшему, он потерял заслуженную им порцию силы в мире пустыни. Он чувствовал, знал, что именно этот игрок оставил там свой след. Аллею из деревьев, уничтожая которые, он потратил больше времени, чем на поглощение некоторых миров. И при этом не получил ничего.

Его обманули там. И его продолжают обманывать здесь. Он уничтожил один мир, с черной водой, нечистый мир, полную противоположность его сиянию. Слишком навязчиво проповедующий, что может быть какая-то красота и помимо чистого, незамутненного света нирваны. Он уничтожил мир с чудовищным красным песком, настолько инертный, неподатливый и упрямый, что ему пришлось крошить, плавить, удалять из реальности целую планету, чуть ли не песчинка за песчинкой.

Это не должно было сойти с рук заблудшему. Как бы силен он ни был. Пусть у него есть даже еще сотня миров, по которым он будет бегать от Субаху, но он настигнет его, и заблудший будет наказан. За то, что отнял у него столько времени. За то, что не сдался.

За то, что нарушил его равновесие. Заставил почувствовать какие-то эмоции, кроме радости и умиротворения. А сам, при этом, сохранил свой баланс.

И за то, что великолепием своих миров заставил Субаху усомниться в единственности и идеальности его нирваны. За то, что он вновь и вновь слышит падающие капли. Он поплатится за все.

Лекс

Лекс не стал прятаться за крепостными стенами. Это казалось глупым, да и ему хотелось быть здесь. У моста, под дубом.

Где-то там, в маленьком лесном озере были готовы к битве три десятка богатырей. Где-то там, в своих кроватях, были готовы увидеть воинственные сны тысячи людей. Звезды, пока еще невидимые в небе этого мира, готовы были взрываться, чтобы защитить его от врага.

Но он знал, просто знал, что эта битва – лишь его. Никакая армия не поможет ему справиться с прожорливым сиянием. Никакие богатыри не заставят отступить того, кто прячется в свете. И когда пришло сияние, он встретил его в одиночку.

Не зная, что противопоставить своему врагу, он мог обороняться лишь спокойствием. Лекс прикрыл глаза, и позволил сиянию затопить всю его долину, все горы, все холмы. Не оставить здесь ничего. Ему было даже интересно, увидит ли он что-нибудь потом.

Поначалу сияние становилось все ярче, нестерпимей, и Лекс подумал, что скоро придет и его черед. Но неожиданно, неожиданно для него самого, прямо в сиянии вновь появился дуб, под которым он стоял. Потом холм, тот, около которого текла река. Потом и река появилась, упрямо прокладывая свой путь сквозь свет, как раньше пробивала его через камни.

Каждый кусочек мира долины, в котором когда-то поселился огонек, отказался сдаваться, даже тогда, когда внешне сдался даже Лекс. Гордые духи далеких гор, пиков, расщелин, восставали и отбирали у сияния свои вотчины обратно.

Борьба шла везде, за каждое дерево, за каждый куст. Даже кроличья нора, где, как все знали, никогда не бывало ни одного кролика, отказывалась исчезать.

Лекс шагнул вперед. Эта войну, как он знал, невозможно выиграть. Но он не мог ее и проиграть.

Он увидел своего врага сразу, как только пошел вперед. Худой юноша, похожий на монаха, сидел в позе лотоса, в окружении сияющего света. Лекс ожидал, что увидит на лице противника улыбку, такую легкую, всепрощающую, благостную.

Он увидел гримасу ярости. Этого монаха явно вывели из себя, очень сильно, разозлили до предела. Лекс смутно подозревал, кто стал тому причиной. Он пошел вперед.

Убить его здесь, в облаке сияния, в мире, который агонизировал и успевал лишь бороться за свое существование, за право быть домом для светлячков, он не мог. Не знал как. Даже Гунн и Невозмутимые стояли неподвижно, неспособные перешагнуть потоки энергии, которые окружали их все плотнее, скручивались жгутами, готовились задушить их, поглотить.

Даже единорог, мягко ступающий вслед за Лексом по сопротивляющейся свету траве, не пытался броситься вперед. Это было дело Лекса, и только его.

Он сделал еще несколько шагов, приблизившись к врагу так близко, как только мог. Посмотрел на того, кто уничтожил величайшего каллиграфа, и сказал лишь:

– Уходи.

Слово не звучало как просьба. Оно звучало, выглядело, слышалось и ощущалось как приказ. Приказ, в котором слышны были капли воды, разбивающие камень.

На лице его врага к гримасе ярости примешалась неуверенность. Не потому, что жертва вела себя неправильно – многие жертвы сходили с ума перед тем, как влиться в свет. Потому, что он перестал чувствовать опору, силу. Перестал верить, что может что-то совершить в созданном им мире. Каким бы огромным он ни был, как бы далеко ни простирались границы его персональной нирваны, его власть исчезла.

Он даже хотел исполнить приказ мальчика, и сбежать, забиться в свое сияние, пока еще не поздно, зализать раны, обрести новый покой и подумать над другими путями. Он готов был к долгим молитвам и бесконечному трансу. Готов был даже отдать весь этот свет, все сияние, что он собрал у заблудших. Он лишь не хотел снова слышать удары капель.

Но капли стали громом. Не слышать их было уже невозможно. И скоро не осталось ничего, ни единого звука, кроме этих капель. Ни единого лучика света не проникало в навсегда замурованную пещеру, в которой, уже неспособный пошевелиться, очнулся Субаху.

Он не хотел обратно, и даже не пытался снова уйти в транс. Он и не думал пробовать разрушить стену, что когда-то создал. Он лишь хотел заглушить капли, мерно ударяющиеся о камень. Но даже до этого камня доползти он не смог.

* * *