Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

кидай зацепушки. Не подадут. А зачнёте фулюганить, спрос простой. Обниму раз подсекальником, — Василий пошевелил кнутом, — и вся штрафня.

— Да мы… Вот бы ваши… Мы, пожалуйста, можем даже поздоровкаться с вашими.

Сотников сделал знак. Вразнобой, без аппетита хозяева промямлили приветствие:

— Физ-культ-привет…

Мы с достоинством приняли этот факт к сведению, но до ответа не опустились.

Василий встал.

Все замерли, как ищейки. Не зевни, схвати первый! Кидай же, Василийчик!

Василий разбежался, широко замахнулся с подпрыгом — мяч выпал за спину.

— Не… с ноги далечей, — сказал себе.

Он пробежался, кинул перед собой мяч, замахнулся с подпрыгом — мимо.

Снова пробежался, снова кинул, снова махнул ногой — опять промашка.

По монолитному стану болельщиков прошелестело волнение.

— Всю обедню портит.

— И вечерю. Тайную и явную.

— Видал, шо выкомарюе? Своя нога владыка. Как судья — хоп себе колобок. Сам гасает по полю, а другой кто не подходь!

— Ты нам гол обеспечь, а не пачкай мозги этими дурацкими па-де-де из «Дон-Кихота».

— Точно, дэ-дэ. Два дэ. Судья и мяч. Нашёл дурак на дурака и вышло два!

Под нервный шумок Василий попробовал ещё ударить по мячу — мазнул.

Побежал догнать его, но Сергуню нашего уже разорвало терпение, успел выбить из-под носа. Мяч унесло в небо.

Игра началась!

Всё ожило, задвигалось, зацвело.

В томительном ожидании приземления мяча команды сбились в ком, кое-кто даром время не терял, успел обменяться тычками. Беззлобными, летучими. Так, ради потешного знакомства, ради разминки.

Готовясь принять мяч головой, Сергуня основательно сплюнул. У него своя чудачинка. Как ударить по мячу — прежде надо сплюнуть. Вроде как благословить. Без плевка Сергуха к мячу не притронется. За эту привычку ему и прилепили прозвище Плюнь.

— Эй, Плюнь! С первой минуты плюй! — горлопанит кто-то из наших болельщиков. — Бери шарик и сажа-ай!.. Плюху!

Сергуня готов взять это указание к действию. Сплюнул. Первым подпрыгнул к мячу на свидание. Но мяч забрал головой Костик.

Костик пружинистей, расчётливей повыше подскочил из-за спины и с возмутительной вежливостью перехватил.

— У-у, гад! — вскипает Серёня и круто снова сплёвывает. — Это тебе так не сойдёт!

Он кидается за Костиком, растопыренной пятернёй ублажает меж лопаток. Выше не удалось достать.

Василий скачет рядом, журчит:

— Не расходись, ягодка, не расходись…

Серёня не слышит. Чувствует, что упускает Костика, подножкой ловчит уложить. Но у этого бегемота Костика будто пропеллер в заду. Летит, как сто чертей!

Серёня отлип.

Подтягивает трусы, бормочет мне в своё оправдание, мстительно глядя на уходящего Костюню:

— Этот бледноногий у меня б выхлопотал… Спасибо, убёг…

Чего ж спасибо? Господи, этот танк нагло прёт прямиково к нашим воротам. Ещё не хватало, в первую минуту воткни нам штуку!

— Дом-м-мой! — орёт наш золотокрылый вратарь Скобликов, в панике созывает своих к защите. — До-мой!

Клыков, Глеб, Авакян, Слепков в подкатах ложатся костьми. Наконец, и Костюня прилёг. Всё-таки наши умельцы срезали с ног. Подкат чистый, не придраться.

На поле вымахнул белый как мел Алексей.

Сразу к Серёне с лекцией:

— До сблёва тошно на тебя смотреть!.. На пердячем пару да на чужом херу хочешь на полном скаку забубениться в рай? Ты чё, балерун, отпустил? — тычет в Костика на траве. — Cиди у него на ноге! А то всё балду гоняешь! Бегаешь, как беременный козлюра на десятом месяце! Да двигай же ты костылями! Ра-бо-тай!

— А я что делаю? — окрысился Сергуня.

— Заколотит этот попрыгун, — кивает на встающего Костика, — башки на твои-их плечах станет не хватать. Думай, пока есть чем!

Алексей повернулся ко мне:

— И ты не пинай воздух на месте. Не то душу выну и задвину. Не во нрав мне твой нешевелизм. Ра-бо-тай! Ка-ак я говорил? Чтоб пот кровью тёк!!!

— Бу сделано! — киваю.

И бегу работать. На поле все работнички. Угорело носятся табуном за одним цветастым мячиком. А попробуй остановись оглядеться, Алексей своё: ра-бо-тай!.. ра-бо-тай!!.. ра-бо-тай!!!.. Ему главное — мелькай, не стой. А уж какой капиталища выскочит из твоего скаканья, дело двадцатое.

Не успел я глаза опрокинуть, мяч опять у Костюни. Или ему сам дьявол подаёт?

Стадо летит за Костюней, тает. Цепочка растягивается, но не рвётся.

Серёня из последних жил дует по пятам.

Болельщики с четвёртого валом катятся по краю поля к нашим воротам. Требуют:

— Ко-отя!.. Тащи! Та-ащи-и-и-и-и!!!

И Котя нагло тащит. Умереть не встать! Один протащил мяч от своих ворот почти до нашей штрафной. На пуле просквозил сквозь доблестные наши заслоны!

— Ко-осик!.. Шту-уку!.. Рису-уй!..

Наши тиффозники на такой выпад реагируют разно. Одни тайком подставляли ножки бегущим болельщикам с четвёртого. Другие смыкались плотней, не пускали вовсе.

— Ко-осенька, — тускло кричал кто-то из наших, — ты сказал мамке, что больше не придёшь домой?

А тем временем Косенька уже в штрафной.

Вся надежда на Сергуню.

— Сер-рёня-а-а! — пароходной трубой хрипит в лодочки ладоней с тележного борта папа Алексей.

Сергуня тут же упал, будто его спеленал, срезал этот вопль одичалого патрона. Упал и не забыл кстати мёртво схватить рукой за ногу Костика. Тот тоже мягким мешком рухнул рядом. Будто из солидарности.

Атака увязла.

Всё сбежалось к нашим воротам.

— Пенал! Пена-ал!! Пе-на-ал!!! — гугняво допирал Французик. — Судья! Показывай точку… Пе-е-ена-а-ал!

Он схватил мячик, подлетел к нашим воротам (там, где должны бы быть стойки, горбились вороха штанов-рубах), отсчитал одиннадцать шагов.

Погладил, поцеловал всем нам назло мяч. Установил.

— Ты ещё в воротах поставь!

Юрка выдернул мяч, отсчитал свои одиннадцать и торжественно — ну-ка подступись! — сел на мяч.

Против Француза стало вдвое дальше от ворот.

— У тебя не шаги! — крикнул Каурый. — Кенгуриные прыжки!

— Сам знаю, что у меня. Не гугнявь… Тюти! Пенальчика тебе не видать, как своей бороды!

— Пе-на-ал… Пе-на-ал… — ныл Француз. Как патефон, его заело на одном слове. Он устал просить, но отстать уже никак не мог. — Пе-на-а-ал…

— Что вы говорите!? — передразнил Юрик и себе заговорил в нос. — А хо не хох-хо? — подпихнул под нос дулю так плотно, что подушечка большого пальца въехала в ноздрю Французу.

Французик обиделся на столь бесцеремонное вторжение в его владения и примирительно, назидательно шлёпнул Клыка по протянутой руке.

Это был сигнал к потасовке? Или так, частный выпад?

Ни одна из стенок не поняла намёка.

Клык-дипломат простительно-виновато улыбнулся и, нежно глядя Французу в самые зрачки, так саданул того коленкой по коленке, что тот едва не свалился с копылков и, приседая, заскрипел последними редкими гнилыми зубами.

Мы все ушки на макушки.

Если Французишка ударит — мордобой обеспечен.

Все выжидали.

На всякий случай Клык скрестил лепестки ладошек чуть ниже пупка.

— Ты слишком впечатлительный, — сказал