Призрак Безымянного переулка - Татьяна Степанова

– Я из полиции. Тут было нападение, – прохрипела Катя. – Звоните в полицию!

Она наклонилась над старухой. Та вся дрожала и судорожно хватала ртом воздух. Лицо ее было синюшным.

– Кто вы? – спросила Катя шепотом – при каждом слове лицо отзывалось болью.

Старуха все глотала воздух, никак не могла снова надышаться.

– Кто вы? Вы в доме на Факельном живете?

– Конс… консьержка… Я там консьержкой…

– Вы работаете в том доме консьержкой?

Старуха потрясенно глянула на застонавшую от боли Елену Ларионову.

– Я там у лифта сижу, – прошептала она. – А живу тут. А она там.

– Она? – Катя тоже глянула на Елену.

– С мужем они… То есть не живут, квартира в ремонте, наезжают… На прошлой неделе ночью он пришел… Поздно… А потом и она, уже под утро. Я еще все удивлялась.

– На прошлой неделе ночью? Когда шел дождь? – спросила Катя.

Где-то на той самой улице, где они бросили свои машины, запела полицейская сирена. Она звучала все громче и ближе.

Люди способны на многое – Катя опять думала об этом, как и в начале всей истории.

Она сидела в Таганском отделе полиции – ее сюда привезли патрульные. Сидела в кабинете, держалась за распухший разбитый нос. В соседнем кабинете под охраной сидела Елена Ларионова, держалась за разбитый затылок. Рядом с Катей угнездился Сергей Мещерский – держал ее за руку и все как-то охал и кудахтал: «Да как же это? Да что же это?»

Патрульных вызвали одновременно и та супружеская пара у дома на Пролетарской, и участковый Лужков, когда они с Мещерским покинули квартиру Апостоловых и обнаружили, что ни Кати, ни машины в Безымянном нет и, более того, Катя не отвечает по телефону.

Патрульные Таганского ОВД приехали, и по их рации Лужков и Мещерский узнали о происшествии возле метро «Пролетарская». Туда устремился местный патруль, но дело передали в «Таганский». И всех собрали в одну коробочку.

Следователь оказался человеком адекватным и смышленым, что Катю весьма порадовало. Но вся эта уголовно-процессуальная полицейская суета отдавалась в голове тупой болью.

Участковый Лужков сновал, как челнок, по кабинетам и коридорам.

Но вот он остановился перед Катей и показал большой палец – во!

– Что – во? – прошлепала она распухшими губами.

– Никогда еще вы не выглядели столь великолепно.

– Убивают и за меньшие дерзости, братан участковый.

– Это не дерзость. – Лужков был серьезен. – Я хочу вам сказать: я восхищен!

Мещерский тоже попытался что-то вякнуть. Больше всего Кате хотелось сказать: убирайтесь вы оба с моих глаз! Точнее, ей самой хотелось убраться, чтобы в укромном уголке скорбеть и оплакивать свалившееся на нее уродство расквашенного носа.

Но тут в ОВД привезли Виктора Ларионова. И, конечно, стало не до пряток, скорбей и уединения.

Сначала следователь и участковый Лужков допрашивали старуху-консьержку, предварительно послав в домоуправление на Факельный сотрудников розыска, чтобы детально свериться с графиком ее работы. Все совпало: старуха-консьержка по фамилии Желткова работала в ночь убийства Александра Мельникова.

Она сама все и пояснила Лужкову и следователю. В ходе допроса консьержка тоже, как и все участники битвы, держалась за больное место – за горло. После удавки ей все еще было больно глотать.

– Моя смена обычно с восьми утра и до семи вечера, – рассказывала консъержка. – По ночам-то у нас дворник дежурит. А на той неделе он два дня болел, так что одну ночь я сидела, а вторую из домоуправления техничку прислали. Ну а в ту ночь я дежурила. Сидела у себя в комнате консьержей у лифта, смотрела телевизор. Слышу – домофон пикает, словно там снаружи кто-то набрать код не может. Я спросила: кто там? А это муж Ларионовой Елены Васильевны. – Тут старуха сглотнула, закашлялась. – О господи… Муж ейный, Виктором его зовут, солидный всегда такой. Квартира-то им от родителей досталась, там ремонт, рабочие по утрам приходят. А тут ночь была!

– В котором часу Виктор Ларионов пришел? – уточнил следователь.

– Время без малого час ночи было. Я фильм смотрела по телевизору. Я дверь подъезда ему открыла – он к лифту мимо меня, мимо будки. И весь мокрый с головы до ног. На улице-то дождик хлестал. Так он, видно, без машины, так пришел, ну и промок до нитки. И мне – ни словечка. Ни здрасте, ничего, а обычно-то вежливый такой.

– А потом что?

– А потом я уж спать на раскладушке улеглась. Слышу – опять домофон пикает. А время – половина третьего ночи. Я привстала – кого это там из жильцов несет? Гляжу, Елена Васильевна к лифту поднимается. И снова мне – ни привета, ничего. Села в лифт, поехала в квартиру. А минут через десять они с мужем вместе спустились. Вышли из подъезда, слышу, мотор завелся. Я в окно глянула – их машина, так они на ней среди ночи и уехали вдвоем.

Эти свои показания старуха-консьержка повторила на очной ставке с Виктором Ларионовым.

Катя вспомнила его лицо, когда он слушал рассказ своей жены Елены-Леночки – там, в офисе их фирмы, о происшествии из ее детства. Тогда он выглядел потрясенным.

Потрясенным он выглядел и сейчас. Но по-другому. И Катя поняла: есть разные степени, градусы потрясения.

– Ваша жена совершила покушение на убийство свидетельницы, чтобы скрыть следы вашего преступления – убийства Александра Мельникова, – сказал участковый Лужков.

– У нас дети. Двое, – хрипло проговорил Виктор Ларионов. – Они сейчас дома с няней. Я очень волнуюсь. Что теперь будет с детьми?

Что теперь будет с детьми?

Катя думала об этом. Думала она и о том, что попытка убийства случайной свидетельницы консьержки чем-то похожа на то жестокое убийство старой няньки детей купца Якова Костомарова, совершенное Аннет Астаховой.

В обоих случаях – посторонние люди, опасные свидетели.

Безвинные жертвы.

– Бессмысленно отпираться, Виктор, – сказал Лужков. – Лучше рассказать правду. И для вас это лучше, и для вашей жены. И для ваших детей. Суд учтет правдивые показания и чистосердечное раскаяние.

Виктор Ларионов молчал. Он был весь серый, погасший.

– Ничего бы не случилось, если бы я в тот вечер сразу поехал из паба домой, – произнес он тихо. – Но я не поехал сразу. Я бы взбешен, был в ярости. Мы с Мельниковым поссорились из-за моего долга. Это истинная правда. Он оскорбил меня там, в пабе. Не просто объявил мне, что я должен ему денег и должен платить – он оскорбил меня. Унизил мое мужское достоинство. И я был вне себя. К тому же выпил. И когда сел в машину, почувствовал мушки в глазах. У меня здорово подскочило давление. И я решил немного подождать. Посидеть в машине, пока давление не придет в норму и сердцебиение не успокоится. Я не знал, что делать, где взять эти чертовы деньги. И все думал и… Все навалилось сразу: гнев, обида, усталость, давление. Я не помню, как заснул в машине.