Ласточка - Наталия Терентьева

– Все? – Игорь оглядел поляну. – В темноте не забудьте свои вещи. Кепку розовую в особенности. – Он, улыбаясь, подмигнул Нике, и уже знакомое приятное, теплое чувство разлилось по груди.

Пела какая-то ночная птица, длинными томными переливами, замолкая, потом снова начиная долгую затейливую мелодию. Ветра не было. Воздух был наполнен запахами можжевельника, горьковато-пряного шалфея, который рос прямо под ногами, удивительной кристальной свежестью.

Ника накинула капюшон толстовки, затянула потуже лямки у рюкзака.

– Я готова! – Она помахала рукой Игорю.

– Вот так стой! – Игорь направил на нее фонарик и быстро сделал несколько кадров. – Чуть в профиль повернись, ничего не делай, просто повернись и теперь посмотри на меня. Ага… спасибо…

Паша, хмурясь, смотрел, как Игорь фотографировал в темноте Нику.

– Это… Кирюху искать когда пойдем?

– Идем уже, Паш, – повернулся к нему Игорь и снова буквально на секунду взглянул на Нику. Ничего не сказано. И что-то такое проскальзывает в каждом слове, ничего не значащем, в каждом коротком взгляде, что-то такое важное, заставляющее сильнее биться сердце, улыбаться без причины, что-то, чего она раньше не знала. Главное – не знала себя такую.

– Сестра, обожди… – Анну на ходу остановила монахиня, на которую Анна смотрела с некоторых пор с невольным любопытством.

Ничто долго не вызывало интереса и любопытства, все было бессмысленно, а когда краски жизни стали против ее воли проступать сквозь серую пелену похожих друг на друга дней, Анна однажды заметила красивую монахиню со спокойным, абсолютно бесстрастным лицом, внимательными темными глазами. Она выделялась тонкостью черт и чем-то таким во взгляде, что заставляло Анну всегда отвечать ей искренне на любой вопрос. Как-то они даже перекинулись парой фраз, когда вместе выполняли послушание в книжной лавке. Анна знала, что монахиню зовут Таисия, что она окончила консерваторию в Екатеринбурге, пела в театре, потом стала ездить на паломничество да и присмотрела здесь себе другую жизнь. В одночасье уволилась из театра и пришла в монастырь. Побыла послушницей, не скоро, но приняла постриг. Здесь она иногда пела на службе, и тогда в хоре ярко выделялся светлый, чистый голос Таисии.

Анна иногда видела, как Таисия стоит на службах, всегда с ровной спиной, спокойным благожелательным лицом, как будто страсти, беды, проблемы никак не коснулись ее души. Трудно поверить, что у нее, оказывается, трое детей, младшему, когда она уходила в монастырь, едва-едва исполнилось семнадцать. Анне казалось это невероятным. Какие были обстоятельства, что она могла оставить сына, по крайней мере в таком возрасте, когда он одной ногой еще в детстве, а другой – во взрослой жизни, где все так неопределенно, где от мальчика требуется все же больше, чем от девочки, где материнская поддержка нужно так долго… С кем остался сын? С отцом? Почему так все случилось? Не спросишь. Когда они разговорились в книжной лавке, Таисия обмолвилась, что здесь, в их монастыре, ей «покойно и хорошо». Значит, где-то в другом месте было неспокойно и нехорошо…

Анна постаралась пройти мимо Таисии, но та настойчиво позвала ее вслед:

– Анна, что случилось?

Анне пришлось остановиться.

– Я… Сестра, мне сейчас некогда, простите, я…

– Ты из-за сестры Ольги так переполошилась?

Анна промолчала.

– Ты хочешь… – Таисия внимательно вгляделась в лицо Анны. – Помочь ей хочешь как-то, так? Просить за нее?

Анна кивнула.

– А где она сама? Не молчи, сестра, я хочу помочь.

Анна взглянула в глаза Таисии. Да, правда. Хочет помочь, но чем она может быть полезной в этой ситуации?

– Я паспорт должна ей принести.

– Должна?

– Да, должна. Пусть она уйдет. Домой поедет. Нечего ей здесь делать.

– Не надо так говорить, Анна. Это не нам решать.

– А кому? – бесполезно спросила Анна.

Она знала эту другую правду. Это ведь тоже правда, просто другая. Может так быть? Конечно. Законы иного измерения. Как макро- и микромира. И те, и те верны. Но не действуют в другом мире.

Таисия взглянула на Анну и не стала отвечать.

– Я пойду, – сказала Анна, потому что Таисия, остановившая ее за рукав подрясника, теперь перегораживала ей путь. Обойти и поспешить дальше было неудобно. Анна видела издалека, как игуменья, нахмурившись и отмахнувшись от какой-то монахини, пошла к себе в служебный корпус.

– Не надо вмешиваться в волю Божью, – продолжила твердо Таисия.

Как спорить? С чего начинать? С того, что такое воля Божья? Или пытаться доказать, что никто не отменял человеческой воли, даже здесь, в монастыре? Или спросить Таисию, знает ли она, что такое Бог? Или кто точно знает, в чем его воля? Упал – лежи, не вставай, так, что ли? Раз воля Божья была, чтобы ты упал. Или, наоборот, побыстрее вставай, и тебя для этого заставили упасть? Запутаешься в этой бытовой схоластике и монахинь не переговоришь никогда. Тогда что? Взять да отпихнуть и пойти дальше? Именно такая мысль молниеносно пронеслась в голове у Анны, заставив ее слегка усмехнуться.

Таисия не так поняла ее усмешку.

– Тяжело тебе здесь, – покачала она головой.

– Мне вообще тяжело, Таисия.

– Ты не слышишь. Не слышишь голоса Божьего, не слышишь людей. Слушаешь только саму себя.

Анна пожала плечами и все-таки обошла Таисию. Та через несколько секунд догнала ее.

– Ольга тебе что-нибудь сказала?

– Да. Она влюбилась в монаха и хочет к нему поехать. Вы же знаете всю историю? Все уже знают.

Таисия была лет на десять старше Анны, а то и меньше, но как-то язык не поворачивался называть ее на «ты».

– Анна…

Таисия заговорила негромко, и вся ее манера была такой приятной и располагающей к себе, что Анна, привыкшая за два года максимально закрываться и не приближаться ни к кому, четко ограничивая пространство формального общения, не смогла не отреагировать на то, что прозвучало сейчас в голосе Таисии. Тепло, дружеское участие, уверенность в своей правоте, не переходящая в привычную настырность окружающих ее очень религиозных людей, явная симпатия…

– Да? – Анна заставила себя посмотреть ей в глаза.

– Ты сама слышишь, что ты говоришь? Сестра влюбилась в монаха?

– Но это же так. В послушника, но у него скоро постриг.

– И что она с этим будет делать?

– Пусть поедет. Пусть он ей скажет, что любит Бога больше, чем ее. А здесь что она будет делать? Сохнуть, страдать? Ей же девятнадцать лет!

– У тебя совсем другие критерии. Здесь она окружена заботой, здесь она у чистого источника, с ней точно ничего плохого не случится. Ты можешь взять на себя ответственность за то, что с ней будет, когда она вырвется из стен монастыря?