Болотная трава - Аркадий Адамов

— В каком оказался ваш сын?

— Вот именно. Но по-дружески, Фёдор Кузьмич. Кроме всего прочего, вы же понимаете, надеюсь, что для меня лично означает этот суд! Его нельзя допустить, — жёстко закончил он.

— Перспективу я, к сожалению, обрисовать вам не могу, — покачал головой Цветков. — Следствие не закончено.

— Но кого он, в конце концов, там убил? — раздражённо спросил Серков.

— Следствие не закончено, — ровным голосом повторил Цветков. — А что касается лично вас…

Но Серков резко оборвал его:

— Ладно. Насчёт себя я разберусь как-нибудь сам. А насчёт сына…

Почувствовав, что Цветков не склонен чем-либо ему помочь, Серков неуловимо изменился. В голосе неожиданно возникли начальственные интонации и зазвучала привычная могущественная уверенность.

— Насчёт сына, Фёдор Кузьмич, я надеюсь, будет проявлено некоторое снисхождение и следствие не будет… м-м… предвзятым. Предупреждаю. Найдётся кому вас поправить в случае чего. Надо же понимать требования ситуации и целесообразности. Это, знаете, у древних только Фемида была с повязкой на глазах. А у нас она, слава богу, зрячая. Прошу всё учесть.

Он прихлопнул крепкой ладонью по столу и пристально посмотрел на Цветкова. Потом неожиданно иронично добавил:

— Кажется, вы только внешне удивительно похожи на Макаренко.

Фёдор Кузьмич смущённо пожал плечами. Чувствовал он себя в этот момент отвратительно.

Но тут зазвонил один из телефонов. Говорил Лосев:

— Фёдор Кузьмич, вы ещё не освободились?

— Нет.

— У меня гражданин Птицын. Он хотел бы с вами поговорить.

В тоне Лосева чувствовалась обычная весёлая энергия, но и некоторое благодушие, которое не понравилось Цветкову.

— Пусть подождёт, — хмуро ответил он и добавил: — Я скоро освобожусь.

Серков, рассматривавший что-то на потолке, при последних словах чуть удивлённо посмотрел на Цветкова и, когда тот положил трубку, насмешливо сказал:

— Однако. Выходит, выставляете меня?

— Никак нет.

— Ох, Фёдор Кузьмич, неловкий вы человек, — всё так же насмешливо вздохнул Серков. — Трудно, наверное, с вами. Ладно уж, пойду. Что, Вадим Степанович у себя?

— Не могу знать.

— Позвоните, пожалуйста, — с преувеличенной вежливостью попросил Серков и, снова усмехнувшись, но уже жёстко и неприязненно, добавил: — Не беспокойтесь, жаловаться на вас не собираюсь.

Цветков с непроницаемым лицом набрал короткий номер и, выслушав ответ, сказал:

— У себя. — И добавил: — Разрешите отметить пропуск. Время ухода вам там проставят.

Серков поднялся и, небрежно захватив подписанный пропуск, не спеша и как-то привычно, по-хозяйски распахнул дверь и вышел из кабинета, при этом вполне дружески и чуть снисходительно простился с Цветковым, словно и не было между ними никакого несогласия. Это была, как знал Цветков, самая опасная форма прощания у высокого начальства. Мол, всего хорошего, но я за твоё благополучие не ручаюсь.

Фёдор Кузьмич минуту задумчиво сидел в своём кресле, вертя по привычке в руке сложенные очки и стараясь успокоиться после этого неприятного, тягостного и напряжённого разговора «с хвостом», как он выражался, то есть со всякими возможными и тоже неприятными последствиями. Потом он вздохнул, ожесточённо потёр ладонью короткие седоватые волосы на затылке, что всегда означало у него крайнее неудовольствие, и взялся за телефон.

Через минуту к нему в кабинет вместе с Лосевым зашёл, почти даже вбежал невысокий, Лосеву по плечо, полноватый и немолодой, однако весьма энергичный, просто даже суетливый человек с лучезарной, широкой улыбкой на розовом от загара, пухлом лице. Копна рыжеватых волос была небрежно откинута назад, открывая высокий, глянцево-чистый лоб. Вид у человека, появившегося в кабинете, был такой восторженный, словно ему выпало великое счастье увидеться наконец с Цветковым и он переполнен к нему благодарностью за это. Он так и воскликнул, торопливо подходя к столу и протягивая обе руки для пожатия:

— Благодарю, благодарю, товарищ полковник! Рад встретиться, сердечно рад! А с товарищем Лосевым, я надеюсь, мы уже подружились. Поздравляю с таким выдающимся сотрудником, от всей души поздравляю. Наслышан, знаете, наслышан.

— Птицын Ной Герасимович, — представил его Лосев, делая усилие, чтобы не рассмеяться.

При всём своём плохом настроении Цветков не удержался от улыбки.

— Присаживайтесь, Ной Герасимович, — добродушно и чуть церемонно сказал он, указывая на стул возле своего стола. — Чем обязан?

— Мы с товарищем Лосевым, — доверительно начал Птицын, опускаясь на стул, — всё уже обсудили в отношении этого злосчастного кулона. Это… Это действительно мой подарок… Так сказать, сердечному другу. Словом, честно вам скажу — любовь, — уже совсем интимно поделился он, прижав пухлые руки к груди и конфузливо улыбаясь. — Моё горе и моё счастье, вот так я бы сказал. Но хватит об этом, — он решительно взмахнул рукой. И сам себе как бы ещё раз приказал: — Хватит. Для чего я пришёл к вам? Требуют уточнения два пункта. Чтобы, так сказать, не оставалось сомнений. Да-да, вот именно — сомнений. Первое, — лицо его стало грустным, — это кончина уважаемого Семёна Прокофьевича. Грубо говоря, убийство. Уверяю вас, то есть просто клянусь, что мои отношения с Ларочкой, его бывшей женой, к этому факту отношения не имеют. Решительно не имеют, категорически! Я, к вашему сведению, за всю жизнь мухи — мухи! — никогда… Ни в коем случае!..

— Погодите, Ной Герасимович, — остановил Фёдор Кузьмич распалившегося Птицына. — Вас решительно никто не подозревает…

— Но можете подозревать, можете!

— Да не подозреваем, поймите.

— Однако имеются основания! И я категорически протестую! Ка-те-го-ри-чески! — отчеканил он, взмахнув рукой, и на глаза его вдруг навернулись слёзы.

Птицын полез за носовым платком, трубно высморкался и промокнул глаза.

— Нервов моих просто не хватает, — жалобно сказал он. — Ларочка права.

— А что она говорит? — участливо спросил Лосев.

— Что мне надо всё бросить и уехать.

— С ней? — невольно вырвалось у Виталия, но, заметив смятение в глазах Птицына, он тут же поправился: — Извините, нас это не касается. Но вы хотели назвать Фёдору Кузьмичу и второй пункт, который, как вы сказали, требует уточнения.

— Я? — растерянно переспросил Птицын, но тут же спохватился: — Ах, да! Вы же меня просили. Это насчёт моей поездки в Ялту, — обратился он к Цветкову. — Понимаете, важная сторона нашей работы — это обмен опытом. Крымские товарищи проводят интересный эксперимент. Бригадный подряд там включает…

— Извините, Ной Герасимович, — прервал его Лосев, — но мы начали говорить с вами о Журавском.