Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов

«Слушай, Вакс, — сказали трюкачи (оказывается, и кличку уже знают), — мы здесь сто раз бывали. Для нас слетать в Кок все равно что два пальца обдудонить. А в этот раз нас Коч сюда послал вроде бы как в командировку».

«Какой еще Коч?»

«Ну, Семеныч. В общем, Семен Михалыч. Короче Кочевой. Оплатил нам две горящих путевки в Литфонд. В общем, как бы к мадам приставил, чтобы заботились. Волнуется лауреат».

У Ваксона сузились глаза. «Шпионить, значит, за Ралиссой приехали?»

У Алика и Марика тоже сузились глаза. Этот малый, похоже, нарывается. Кто такой? Может, и сам этот Вакс лауреат какой-нибудь? Не-ет, молодоват для лауреатства. Ладно, грубить пока не будем. Хохотнули.

«Да вроде того: за такой бабой, как наша Ралиска, нужен глаз да глаз. Но вообще-то это задание второстепенное. В первую очередь идет удовлетворение всех ее потребностей. Подлизывается большевик».

«Это каких же потребностей?»

Алик и Марик переглянулись и опять хохотнули.

«Всех без исключений».

Пролетающий на миг залепил Ваксону глаза. Сестры, ярость и ревность, восхитительны ваши приметы. Очи разлепились. Перед ним, потряхивая брелоками с ключами машин, стояли два молодых паразита, способных на все, в том числе и на удовлетворение всех потребностей.

«Ну, давайте, ребята, разбираться по машинам», — сказал Марик.

Ваксон, Подгурский и Ослябя поехали с Аликом: Атаманов, Канителин и Барбасов — с Мариком. Во второй машине всю дорогу разговаривали о джазе. Оказалось, что Атаманов-то не только писаниной занимался. Я, старички, окончил Гнесинку по классу народных инструментов, а во внеурочное время, фля, наблатыкался там на контрабасе. Он стал щипать воображаемые струны и бубукать своими отменными губищами: Эллингтон! Зарабатывал на жизнь, фля-фля-фля, вкапппище гррреха, в «Коктейль-холле».

Хотите, квартет, етитвою, замммастырим? Авангардисты снисходительно улыбались. Марик тут, обернувшись от руля, сказал, что у него есть надежный канал по доставке джазовых пластинок «Дойче Граммофон».

В первой машине тоже присутствовал джаз: Ал Ослябя напевал сложную тему Майлса Девиса[64]. Остальные долго молчали. Потом Алик спросил сидящего рядом Ваксона:

«Между прочим, ты не слышал, не завела она тут какой-нибудь романешти?»

«Кто? Что? Кого?» — притворно удивился Ваксон.

«Ну, с Робкой-то Эром трахается или не очень? Вот нам разведка донесла, что в нее литовец влюбился; это правда?»

«Стукачам даже на вопросы о погоде не отвечаю», — так неожиданно для себя Ваксон залепил приезжему по макушке. Ваксона коробило: что-то похожее было у него в одном из ранних романов. Вот такой паренек вроде автора сталкивается с тремя московскими паразитами, что кадрят его бывшую жену. Ну, впрочем, тут у нас принципиально другая ситуация. Марвич в той истории был полностью одинок; все время ноктюрн, блюз одиночества; а здесь я окружен друзьями; сонмище ближайших!

Алик что-то нажал под рулем. Правая передняя дверь, то есть та, что со стороны Ваксона, отворилась на полной скорости.

«Выходи!» — произнес он без враждебности, но с явным холодком.

Ваксон попытался прикрыть дверь, но она не поддавалась. В кабине вертелся вихрь чудесного крымского воздуха. Скорость сто километров в час.

«Ты, видно, забыл, что нас тут трое!» — проорал он трюкачу. Тот проорал в ответ: «А ты, видно, забыл, что машина не твоя, а моя!» Он прав, подумал Ваксон. Вот это самый главный аргумент. Нелепо как-то сесть в машину и сразу затеять ссору с хозяином.

«Я пошутил», — сказал он и хлопнул Алика по коленке. Тот опять нажал что-то под рулем, и дверца закрылась. «Не бзди», — сказал он Ваксону.

«А ты не ссы, — ответил тот. — Спор можно продолжить на твердой земле, сэр. Жду ваших секундантов». Алик заржал: это ему понравилось.

Как всегда неожиданно, открылась долина, вроде бы прикрытая горным хребтом от мирового океана: остров Крым.

Повидаться с Эрами заехали отдыхающие в санатории Совмина Королевы. Ирина осталась с эровскими женщинами, которые увлеченно занимались подготовкой к вечернему пиру. «Ну вот, — ворчала она, — приедешь в гости, а тебя сразу — в кухарки!»

«В кухарки, управляющие государством», — тут же поправила Полинка.

Роберт и Анатолий пошли на пляж: как видно, не зря Ян последнего вспомнил в связи с «королевами пляжа». После купаний уединились под личным британским зонтом дипломата, на котором было написано do not disturb. Роберт поделился с высокопоставленным другом своими мыслями о вступлении в партию. У меня такое ощущение, старик, что не вступая в партию, я как бы подставляю шею под ярмо. Что ты думаешь по этому поводу?

Королев минуту-две помолчал, пуская плоские камешки по воде, потом, оглядевшись, стал развивать свой взгляд на проблему. «Вообще-то в нынешних условиях сохранять беспартийность — это значит сохранять инертность. Даже возмущенная вызывающая беспартийность не дает никакой площадки для действия. Мне кажется, что партийность даст такому поэту, как ты, больше возможности для самовыражения. Конечно, с самого начала ты должен будешь определить свою собственную нишу и сомкнуться внутри партии с теми, кто мыслит, а не с теми, кто расползаются задами по креслам. При всем монолитном параличе внутри партии существуют разные течения, и ты должен будешь сразу в этом разобраться, иначе станешь просто членом компрадорской номенклатуры. Динамика таких коллизий как раз была видна в Чехословакии задолго до начала „весны“…»

«Толя, скажи, что там происходит в данный момент?» Королев взял еще один тайм-аут, чтобы побросать «блинчики», потом придвинулся поближе к другу и заговорил полушепотом:

«Приближается катастрофа. Я слышал недавно, что Солженицын кому-то сказал „Все идет хорошо, вагоны подталкивают паровоз“: он неправ. Этот наш паровоз никакими вагонами не сдвинешь. Для того чтобы состав двинулся, надо раскочегарить топку, а у нас пока…» Внезапно он замолчал и уставился в сторону пляжных воротиков. Через них только что прошла Ралисса. Королев не мог оторвать от нее взгляда, а Роберт, не меняя позы, протянул навстречу к ней руку ладонью вверх. Проходя мимо и не задерживая шаг, Ралисса резво шлепнула его ладонью по ладони и сбежала к морю.

«Откуда берутся такие женщины? — пробормотал Королев. — Кто она? Чья-то дочь? Чья-то… жена?»

«Жена Кочевого, — пробормотал Роберт. — Ты должен знать его, он секретарь Союза писателей по иностранным делам, — помолчав, добавил: — И секретарь парткома».

Тушинский с Татьяной лежали голыми в постели и наслаждались. Они только что исполнили свои супружеские обязанности и теперь милели друг к другу людскою лаской, поглаживали супружеские волосы, немного теребили ушки, подцеловывали чуть-чуть увядшие локотки. Какая все-таки прелесть эти супружеские обязанности, думал поэт. Спасибо, Господь, что одарил нас таким сладким ярмом. Вот Танька, такая злюка, такая агава, а когда приступает к супружеским обязанностям, превращается в кису-ласку. Только почему-то без хвоста. Это жаль, хвост бы не помешал. В принципе, это такая дивная обязанность, что ее как-то невольно хочется распространить и на других женщин в округе. Вот, скажем, здесь, в Коктебеле, женщины под солнцем так хорошеют, что невольно хочется возлечь с ними для исполнения, ну, не супружеских, но каких-то дружеских мужских обязанностей. Почему не возлечь, например, с бывшей женой Нэлкой, ведь она так хороша, или даже с женами друзей, ну, конечно, не со всеми сразу, а поодиночке, по мере развития вот таких сиест, вот такого невинного сибаритства, которого наш народ исторически был начисто лишен, ну, например, с Анкой, с Миркой, с Фоской Великолепной, с Любой, не говоря уже о таких блистательных гетерах, как Милка и Ралисса, как внезапно вспыхнувшая Антошина муза, как ее, ну конечно, Катя Человекова, и конечно же, никогда не терять из виду, не обделять лаской мою страдальческую Зарю — ну почему?