ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

1. Время работы лошади не должно превышать 10 часов, не считая обязательного двухчасового перерыва для отдыха и подкормки среди рабочего дня.

2. Среднесуточный пробег не должен превышать 32 км.

3. Отдых лошади должен носить регулярный (каждый 8‑й день) характер и быть полным[674].

О необходимости давать отдых людям речь, увы, не идет.

Большинство заключенных в большинстве лагерей жили в бараках. Редко, однако, бараки сооружались заблаговременно – до приезда первых зэков. Те, кому выпадало строить новый лагерь, ночевали в палатках или землянках. Как поется в арестантской песне,

Ивана Сулимова, который в 1930‑е годы был заключенным Воркутлага, выгрузили вместе с другими зэками на “ровной площадке заполярной тундры”. Они развели костры, поставили палатки и начали сооружать “зону из четырех вышек для часовых и забора из горбылей, опутанную колючей проволокой”[676]. Поляку Янушу Семинскому, попавшему на Колыму после войны, тоже пришлось строить новый лагпункт “с нуля”. Дело было среди зимы. Ночевали на голой земле. Многие зэки умерли – особенно те, что проиграли битву за место у костра[677]. В декабре 1940 года заключенные, прибывшие в Прикаспийский лагерь в Азербайджане, тоже спали, как писал возмущенный прокурор, “под открытым небом на сырой земле”[678]. Такой образ жизни не всегда был временным. Даже в 1955 году в некоторых лагерях люди еще жили в палатках[679].

Бараки (если они были) неизменно представляли собой чрезвычайно примитивные деревянные строения. Их конструкция в общих чертах определялась директивами Москвы, поэтому описания бараков схожи между собой: один бывший заключенный за другим вспоминает длинные прямоугольные деревянные постройки без внутренней и внешней обшивки стен, где трещины замазывались глиной. Внутри – нары. Иногда был грубо сколоченный стол и скамейки, иногда не было[680]. На Колыме и в других местах, если древесины было мало, бараки строили из кирпичей или камня – разумеется, тоже наспех и тоже задешево. Использовались старинные способы утепления. На фотографиях, сделанных зимой 1945 года в Воркутлаге, бараков почти не видно: их скошенные крыши спускаются очень низко, чтобы скапливающийся снег защищал помещение от холода[681].

Часто жили не в бараках, а в землянках. А. П. Евстюничев так описывает землянку в Карелии в начале 1940‑х годов:

В бараке. Рисунок Вениамина Мкртчяна. Ивдель, 1953 год

Во временных лагпунктах, которые создавались у строящихся дорог, землянки были обычным явлением. Как я уже писала в главе 4, оставшиеся от них углубления и сегодня видны у обочин северных дорог и на речном берегу близ старой части Воркуты. Иногда заключенные жили и в палатках. В мемуарах Сулимова, где речь идет о зарождении Воркутлага, рассказано об установке за два-три дня пятнадцати больших палаток на 100 человек каждая с трехъярусными нарами[683].

Что касается бараков, то в реальности они редко соответствовали даже тем низким стандартам, которые установила для них Москва. Почти всегда в них было чрезвычайно тесно, даже после того, как сошел на нет хаос конца 1930‑х. В отчете о проверке двадцати трех лагерей в 1948 году сердито отмечено, что в большинстве из них “на одного заключенного приходится не более 1–1,5 кв. метров жилой площади” и не выполняются нормы санитарии: “заключенные не имеют отдельных спальных мест, постельных принадлежностей”[684]. Иногда было еще теснее. Маргарете Бубер-Нойман писала, что, когда ее привезли в лагерь, спать в бараках было совершенно негде и ей пришлось провести первые несколько ночей на полу умывальной комнаты[685].

Для спанья обычно служили так называемые вагонки – двухъярусные нары, составленные так, что получалось как бы железнодорожное купе на четверых (отсюда и название). Но часто заключенные спали на еще более примитивных сплошных нарах, против чего постоянно возражали проверяющие, считавшие этот способ ночевки негигиеничным. В 1948 году Москва распорядилась немедленно заменить сплошные нары вагонками[686]; однако Алла Андреева, которая отбывала срок в Мордовии в конце 1940‑х – начале 1950‑х годов, спала на сплошных нарах и вспоминала, что многие спали под ними на полу[687].

Постельные принадлежности тоже сильно различались от лагеря к лагерю, несмотря на строгие инструкции Москвы (предъявлявшие, однако, к лагерям довольно скромные требования). Заключенному полагалось одно новое полотенце в год, одна наволочка в четыре года, простыня раз в два года и одеяло раз в пять лет[688]. На практике же, писала Элинор Липпер, заключенный получал “так называемый соломенный матрас”: