Снег - Орхан Памук

Он вернулся к кровати и со всей силой обнял сзади Ипек.

— На рынке есть магазинчик, — сказал он. — Там играла очень старая мелодия Пеппино ди Капри под названием «Роберта». Где они ее нашли?

— В Карсе есть старые семьи, которые все еще не смогли покинуть город, — сказала Ипек. — Когда в конце концов умирают родители, дети продают их вещи и уезжают, и в продажу попадают странные вещи, которые не сочетаются с нынешней нищетой города. Когда-то был один старьевщик, который осенью приезжал из Стамбула и скупал за бесценок эти старые вещи. Теперь и он не приезжает.

Ка решил, что он внезапно снова обрел то бесподобное счастье, которое только что испытал, но это уже было не то. Внезапно в нем вырос страх, что он больше не сможет обрести тот миг, и это чувство превратилось в смятение, которое захватывало и увлекало за собой все: он со страхом почувствовал, что никогда не сможет убедить Ипек поехать с ним во Франкфурт.

— Ну что, дорогой мой, я уже встаю, — сказала Ипек. Ка не успокоило даже то, что она сказала "дорогой мой" и, когда вставала, обернулась и нежно поцеловала его.

— Когда мы встретимся еще раз?

— Я беспокоюсь за отца. Возможно, за ними следила полиция.

— И я уже беспокоюсь за них… — сказал Ка. — Но сейчас я хочу знать, когда мы снова увидимся.

— Когда мой отец в отеле, я в эту комнату прийти не могу.

— Но теперь все по-другому, — сказал Ка. И внезапно в страхе подумал, что для Ипек, ловко и тихо одевавшейся в темноте, все может остаться по-прежнему.

— Давай я перееду в другой отель, и ты сразу придешь туда, — сказал он.

Наступило ужасающее молчание. Тревога, питаемая ревностью и ощущением безвыходности, охватила Ка. Он подумал, что у Ипек есть другой возлюбленный. Конечно, отчасти он понимал, что это обычная ревность неопытного влюбленного, но гораздо более сильное чувство внутри него говорило ему, что нужно изо всех сил обнять Ипек и сразу же напасть на возможные между ними препятствия. Он почувствовал, что то, что он сделает наспех, чтобы еще больше и быстрее сблизиться с Ипек, и то, что он скажет, поставит его в трудное положение, и он остался молчать в нерешительности.

То, что в последний момент положила Захиде в телегу, которая должна была отвезти Тургут-бея и Кадифе в отель «Азия», и то, что видел, но не разглядел смотревший из окна Ка, ожидая Ипек, было парой старых шерстяных рукавиц. Тургут-бей, чтобы решить, что он наденет на собрание, разложил на кровати два своих пиджака, один черный, а другой светло-серый, фетровую шляпу, которую он брал с собой на празднование Дня Республики и в дни проверок, галстук в клеточку, который многие годы надевал только сын Захиде, чтобы поиграть, и долго смотрел на свою одежду и в шкафы. Кадифе, увидев, что ее отец в нерешительности, словно мечтательная женщина, которая не может решить, что она наденет на бал, сама выбрала, что ему надеть, собственными руками застегнула ему рубашку и надела на него пиджак и пальто, и в последний момент насильно надела отцу на его маленькие руки белые перчатки из собачьей кожи. В это время Тургут-бей вспомнил о своих: старых шерстяных рукавицах и стал твердить: «Найдите». Ипек с Кадифе заглянули во все шкафы и сундуки, в суматохе обыскали весь дом, а когда варежки нашлись, он, увидев, что они были изъедены молью, отбросил их в сторону. А в телеге Тургут-бей стал твердить: "Без них я не поеду" — и рассказал, что когда много лет назад он оказался в тюрьме за приверженность левым взглядам, его покойная жена связала и принесла ему эти рукавицы. Кадифе, которая знала своего отца гораздо лучше, чем он сам, сразу же почувствовала, что он очень боится, потому что это желание было связано с воспоминаниями. После того как эти варежки появились и телега поехала под снегом, Кадифе, слушая с широко открытыми глазами, словно в первый раз, тюремные воспоминания своего отца (как он проливал слезы над письмами жены, как самостоятельно учил французский, как спал зимними ночами в этих рукавицах), сказала: "Папочка, вы очень смелый человек!" Каждый раз, когда он слышал от своих дочерей эти слова (в последние годы он слышал их редко), глаза Тургут-бея увлажнялись, и, обняв свою дочь, он, дрожа, поцеловал ее. На улицах, куда только что заехала повозка, свет отключен не был.

Сойдя с телеги, Тургут-бей спросил:

— Что это здесь за лавочки открылись? Подожди, давай посмотрим на эти витрины.

Поскольку Кадифе поняла, что отец идет с неохотой, то она не стала слишком сильно настаивать. Когда Тургут-бей сказал, что хочет выпить чашечку липового чая и что, если за ними следит шпик, они поставят его в затруднительное положение, они вошли в какую-то чайную и молча сидели там, глядя на сцену погони по телевизору. Выходя, они встретили старого парикмахера Тургут-бея, опять вошли и посидели.

— Может быть, мы опоздали, будет стыдно, а может, мы совсем не пойдем? — прошептал Тургут-бей своей дочери, сделав вид, что слушает толстого парикмахера. Кадифе взяла его под руку и пошла не на задний двор, а в магазинчик канцелярских товаров, и долго выбирала ручку светло-синего цвета. Когда они вышли через заднюю дверь магазина "Сантехнические и электротехнические товары Эрсин" во внутренний дворик и направились к темной задней двери отеля «Азия», Кадифе увидела, что ее отец побледнел.

Около черного входа отеля было тихо, отец с дочерью, сильно прижавшись друг к другу, подождали. За ними никто не следил. Через несколько шагов внутри стало так темно, что Кадифе только на ошупь смогла найти лестницу, которая вела в холл.

— Не отпускай мою руку, — сказал Тургут-бей.

Холл, высокие окна которого были закрыты плотными занавесками, был в полутьме. Мертвый свет, струившийся от бледной и грязной лампы, горевшей на рецепции, кое-как освещал лицо небритого и потрепанного секретаря. В темноте они заметили только одного-двух человек, которые прохаживались по холлу и спускались с лестницы. Большинство из этих теней были либо гражданской полицией, либо из тех, кто занимается незаконным забоем скота и рубкой дров и теми «тайными» делами, вроде незаконной перевозки рабочих через границу. В отеле, где восемьдесят лет назад останавливались богатые русские торговцы, а позднее турки, приехавшие из Стамбула, чтобы торговать с Россией, и английские агенты аристократического происхождения, работавшие на две страны, которые засылали в Советский Союз через Армению шпионов, сейчас останавливались женщины, приехавшие из Украины и Грузии заниматься проституцией и челночной торговлей. Когда мужчины из окрестных деревень Карса, которые сначала снимали номера этим женщинам, а потом в этих номерах жили с этими женщинами своего рода полусемейной жизнью, по вечерам на последнем микроавтобусе возвращались в свои деревни, женщины выходили из своих комнат и в темном баре отеля пили чай с коньяком. Тургут-бей и Кадифе, поднимаясь по деревянной лестнице, когда-то покрытой красным ковром, встретились с одной из этих светловолосых усталых женщин, Тургут-бей прошептал своей дочери: