Рыцарь любви - Эмма Орчи

Имею честь остаться Вашим, гражданин, покорным слугой»…

Не успел Шовелен кончить чтение, как в комнате раздался громкий веселый смех: это сэр Перси от души хохотал, откинув назад голову.

– Чудное письмо! – воскликнул он. – Клянусь, что если бы я подписал такое письмо, да еще по-французски, то никто не поверил бы, что я могу так великолепно объясняться.

– Я и это все обдумал, сэр Перси, – сухо заметил Шовелен, – и во избежание всяких сомнений в подлинности письма ставлю условием, чтобы каждое слово было вами собственноручно написано при мне, в этой самой комнате, в присутствии леди Блейкни, моего товарища и по крайней мере еще полдюжины лиц по моему выбору.

– Это чудесно придумано, – подтвердил сэр Перси, – но хотелось бы знать, что будет дальше с этим интересным посланием? Простите мое любопытство, но я вполне естественно тревожусь об этом… А ваша изобретательность превосходна!

– Дальнейшая судьба этого письма очень незатейлива… Копия с него будет помещена в «Газетт де Пари» с интересными заглавиями. Я думаю, вам, сэр, нельзя опасаться забвения, мы постараемся, чтобы письмо получило заслуженную известность.

– Я не сомневаюсь, месье… э-э… Шобертен, в вашем замечательном умении с любезным видом обливать людей грязью, – сказал Блейкни. – Но… я перебил вас – простите! Продолжайте, прошу вас!

– Я уже почти все сказал. Все меры будут приняты, чтобы вы не могли впоследствии отречься от своего письма. Вы напишете его в присутствии свидетелей и получите деньги из рук одного из моих товарищей, на глазах у всех… И все будут знать, что ваша роль предводителя известного кружка служила только для прикрытия вашей настоящей деятельности – оплачиваемого шпиона французского правительства.

– Замечательно остроумно придумано! – повторил сэр Перси.

– Прибавлю еще, – заговорил опять Шовелен, стараясь казаться спокойным, хотя его голос слегка дрожал от сознания удачи, – что теперь во всей Франции предполагаются торжества в честь новой религии. Эти празднества начнутся в Булони, имевший счастье захватить Алый Первоцвет, причем богиню новой религии – Разума – будет изображать известная вам мадемуазель Кандейль…

– У вас тут будет очень весело, черт возьми!

– Да, весело, – воскликнул Шовелен с каким-то диким торжеством, – потому что мы своими глазами увидим то, что должно наполнить радостью сердце каждого честного патриота. Не смерти Алого Первоцвета добивались мы, а его унизительного поражения и бесчестия! Вы спросили меня, каким образом намерен я осуществить это, теперь вы это знаете: заставив вас написать письмо и взять из наших рук деньги, которые навсегда опозорят вас как лжеца и доносчика и покроют вас несмываемым бесчестьем…

– Черт побери, – любезно прервал его сэр Перси, – как вы удивительно владеете английским языком! Если бы я наполовину так хорошо владел французским!

В эту минуту Маргарита медленно, как автомат, поднялась со своего места, чувствуя, что не в силах больше выдержать.

– Кажется, наш разговор немного утомил вас, – с вежливым поклоном произнес сэр Перси. – Будьте так добры, месье, прикажите проводить миледи в ее комнату.

– Перси! – невольно воскликнула Маргарита, и в этом скорбном призыве выразилось все, что она выстрадала в последнее время.

На губах Шовелена промелькнула довольная улыбка. Блейкни быстро сделал шаг назад, и это движение привело Маргариту в себя. Устыдившись, что на минуту выдала свои чувства, она гордо подняла голову и с нескрываемым презрением взглянула на своего непримиримого врага. Сэр Перси позвонил в стоявший на столе колокольчик.

– Простите за самовольство, – вежливо произнес он, – но миледи слишком утомлена и нуждается в отдыхе.

Маргарита бросила ему благодарный взгляд и, проходя к двери в сопровождении солдата, протянула мужу холодную как лед руку. Перси поцеловал ее, низко склонившись перед женой. Только теперь почувствовала она, как дрожала эта красивая аристократическая рука.

Как только Маргарита скрылась за дверью, сэр Перси обратился к Шовелену:

– Что вы хотели еще сказать?

– Мне больше нечего говорить, – отозвался Шовелен. – Мои условия вам вполне ясны, не так ли? Если письмо не будет написано, вашей жене предстоит долгое, унизительное заключение в Тампле и как счастливый исход – гильотина. Я прибавил бы то же самое и для вас, но, должен отдать вам справедливость, вы об этом вовсе не заботитесь.

– Вы ошибаетесь – это меня очень интересует. Я вовсе не желаю кончить жизнь под ножом гильотины. Скверная, неудобная вещь – ваша проклятая гильотина! Мне говорили, что волосы стрижет неумелый цирюльник. Брр!.. А мысль о национальном празднестве мне очень нравится. Кстати, к какому времени должно быть готово мое письмо?

– Когда вам будет угодно, сэр Перси.

– «Мечта» должна сняться с якоря в восемь часов. Вам удобно будет получить письмо за час до этого?

– Разумеется, сэр Перси, если вы пожелаете воспользоваться моим гостеприимством в этом неудобном помещении до завтрашнего вечера.

– Благодарю вас!

– Должен ли я понять, что вы…

– Что я принимаю ваши условия, любезный? – ответил Блейкни, звонко смеясь. – Черт возьми, говорят вам – я согласен! Я напишу и подпишу письмо, а вы позаботьтесь, чтобы паспорта и деньги были готовы. В семь часов, вы сказали? Чему вы изумляетесь, любезный? А теперь, ради всех демонов ада, дайте мне ужин и постель, признаюсь, я чертовски устал!

Сэр Перси без дальнейших разговоров позвонил, продолжая громко смеяться, затем его смех внезапно перешел в страшную зевоту, и, бросившись на стул и вытянув свои длинные ноги, он положил руки в карманы, после чего через минуту уже крепко спал.

На улицах Булони собирались толпы недовольного, угрюмого народа. Прокламация была прочтена как раз в то время, когда мужчины покидали таверны, намереваясь идти по домам. Принесенные ими известия произвели удручающее впечатление. О сне никто и не думал. В каждой семье дрожали за жизнь того, кто заботился о ее питании. Сопротивление жестокому приказу было бы бесполезно, да об этом и не подумал никто из смиренных, невежественных рыбаков, изнуренных вечной борьбой за существование. Кроме того, отовсюду доходили слухи о жестоком подавлении всякого сопротивления правительственной власти, и никто из жителей Булони не решился бы поднять голос против варварского наказания за неудачу правительственных чиновников.

Однако все мужское население отправилось к форту Гайоль убедиться, что за заложницей учрежден надежный надзор. Внутри здания все было темно, только одно окно было освещено, и из него слышался чей-то веселый голос, говоривший на непонятном языке, похожем на английский. На дубовых воротах, ведущих на тюремный двор, была прибита прокламация, тускло освещаемая соседним фонарем.

Против этих ворот и остановились пришедшие и простояли всю ночь, не надеясь на приставленных от города часовых. Перед рассветом пошел частый дождь, до костей вымочивший добровольных сторожей, но они не обращали на него внимания, будучи заняты мыслью: «Нельзя спать, а то узница сбежит».