Стать Джоанной Морриган - Кейтлин Моран

Родители Рича стоят на крыльце, как родители из телесериала, для которого подбирали фактурных актеров на роли «любящей, утонченно-аристократичной, слегка сумасбродной маменьки» и «грубоватого по манерам, но доброго сердцем папеньки, столпа общества, с явной склонностью к крепким спиртным напиткам».

Рядом с ними я себя чувствую замарашкой. Когда мне показывают комнату Рича – роскошную комнату с огромной двуспальной кроватью, – мне становится стыдно за свои пыльные «мартенсы», топчущие белый ковер, за холщовый армейский рюкзак в пятнах засохшей грязи после рок-фестиваля в Финсбери-Парке.

Мысленно я даю клятву не класть его на пол, на кровать или комод, накрытый красивой кружевной салфеткой. Я не хочу осквернить это место своими плебейскими шмотками.

– Очень красивая комната, мистер и миссис Рич, – говорю я.

– Спасибо, – говорит миссис Рич. – Когда Тони был маленьким, это была его детская. Смотрите! – Она показывает на глиняную тарелку, стоящую на комоде. Тарелка густо замазана по ободку фиолетовой краской. – Тони сделал ее своими руками и подарил мне на День матери, когда ему было семь.

Я смотрю на тарелку. Тони нарисовал портрет мамы, чем-то похожей на оплавленного Дейту из «Звездного пути».

– Как мило! – говорю я.

На портрете у мамы всего один глаз.

– Когда обустроитесь, приходите к нам на террасу. Выпьем шампанского, – говорит миссис Рич и уходит.

Обустраиваемся мы долго. Сначала я делаю Тони минет, стоя перед ним на коленях, а он сидит в кресле-качалке, запустив руки мне в волосы, и шепчет: «Тише!» – каждый раз, когда я начинаю двигаться слишком быстро и кресло-качалка скрипит, – потому что я потрясающая любовница, хотя еще и не объявленная его девушкой.

Потом мы целуемся, лежа на кровати. Долгие, медленные поцелуи, по которым он мастер: весь его ум сосредоточен в его губах. Я кончаю посредством самоудовлетворения, потому что он, как всегда, даже и не пытается мне помогать, и он опять шепчет: «Тише! Не шуми». Все свое удовольствие в сексе произвожу я сама, в тишине.

Потом я ставлю рюкзак на пол в ванной, примыкающей к спальне. Надеваю платье, протираю ботинки влажной салфеткой, пока они не начинают блестеть, и мы с Тони идем на террасу, где нас дожидаются его родители.

– Привет, молодежь! Вы очень вовремя. Мы как раз открываем шампанское!

Хлопает пробка, звенят бокалы. Вокруг порхают бабочки, красивые и глупенькие – пойманные в ловушку под куполом гигантского зонта от солнца.

В таком месте я оказалась впервые в жизни – в месте, созданном для ленивого, щедрого и безмятежного удовольствия. С террасы у дома открывается вид на зеленые лужайки, на неспешную речку в обрамлении плакучих ив. Бордюры по краю террасы заросли лавандой, молочаем и розами.

Я вручаю родителям Рича подарок – кружку с гербом Вулверхэмптона, купленную в туристическом бюро на Квинс-сквер. Они удивляются, что в Вулверхэмптоне есть туристическое бюро. Я говорю:

– Да, пока я там была, зашли двое и спросили, подают ли у них рыбу с картошкой.

Все смеются.

Мы пьем шампанское, я поправляю платье на коленях, чтобы складки лежали красивее, родители Энтони рассказывают мне о том, каким он был в детстве, и Энтони сжимает мне руку под столом, мол, пусть болтают, а ты не слушай.

– Тратил все свои карманные деньги на эту кошмарную музыку…

– …экспериментальную музыку.

– …и прогулял очень важный экзамен в Гарварде, чтобы попасть на концерт «Pixies».

– Он был белой вороной в семье, – говорит миссис Рич, ласково глядя на Тони.

Все их друзья-адвокаты и прочие юристы были разочарованы его очевидной незаинтересованностью делать карьеру в семейной фирме – «Его могли бы устроить на хорошее место в юриспруденции», – и в конце концов их друг Мартин, собственный корреспондент «Обозревателя», взял Тони в газету.

– Он сказал, мальчик может писать! И вдруг мы узнаем, что уже в первой своей статье он объяснял, почему рейв это будущее музыки.

Тони слушает речи родителей с видом слегка глуповатым и нехарактерно смиренным. Он застенчив и самокритичен.

– Это всего лишь дань моде, папа. Преходящее увлечение, – говорит он и закуривает сигарету. Миссис Рич неодобрительно цокает языком и приносит ему пепельницу.

– То же самое говорили о «Beatles», – жизнерадостно произносит мистер Рич, вновь наполняя бокалы. – Преходящее увлечение.

Все это чрезвычайно приятно и мило. Целый час мы беседуем и пьем шампанское, а потом родители Рича собираются уезжать.

– Не будем мешать молодежи в ее… неистовой вакханалии. Увидимся завтра! – говорит миссис Рич и целует Тони в щечку.

Друзья Тони уже подъезжают, один за другим. Уилл! Эмилия! Кристиан! Фрэнсис! Раскованные и уверенные в себе парни и девушки с ухоженными, блестящими волосами. Присутствие стольких молодых людей из высшего света будоражит меня и приводит в восторг. У меня есть секрет, который я никогда не открою папе в разгаре его пламенных проповедей о классовой борьбе. Секрет простой: мне нравятся люди из высшего света. А если точнее, мне нравятся раскрепощенные, уверенные в себе, слегка франтоватые выпускники Оксбриджа: парни в твидовых пиджаках, изучавшие физику девушки в очках и цветастых платьях.

В другом, правильном мире – в мире, где мне не пришлось бы бросать школу, чтобы зарабатывать деньги, – я сама поступила бы в Оксфорд или Кембридж. Я очень даже неплохо сдала предварительные экзамены, и мне хватило бы баллов, чтобы уехать из Вулверхэмптона и быть принятой в этот интеллектуальный Горменгаст, где тебя не обзывают мальчишки на улицах и никто не грозится зарубить топором твою собаку.

Разумеется, я взяла бы собаку с собой – если уж Байрон смог притащить в Кембридж медведя, я бы точно сумела спрятать немецкую овчарку в своей «берлоге». Может быть, в кладовой или в шкафу.

Я читала бы английскую литературу, и печаталась бы в газете «Varsity», и встречалась бы с младшими братьями Хью Лори, и покупала бы сигареты в магазинчике на углу. Это был бы непреходящий трехлетний праздник, непрестанное пиршество и блаженство.

Но мне пришлось бросить школу и сбежать с рок-н-ролльным цирком ради денег.

И теперь я приветствую этих прекрасных людей, как артист рок-н-ролльного цирка. Родители Рича уже уехали, и можно вернуться к своему привычному амплуа. Лихо заломив набекрень шляпу-цилиндр, я сую в рот дымящуюся сигарету и встаю, широко раскинув руки:

– Всем привет! Я Долли Уайльд! Очень рада знакомству! Давайте выпьем! Я привезла вам гостинец из Вулверхэмптона.

Я демонстрирую им бутылку «MD 20/20», купленную в магазинчике у вокзала.

Уилл говорит:

– Спасибо, но мне лучше пива.

Я мысленно обозначаю его смутьяном и в своей внутренней записной книжке помещаю его в список недругов с пометкой «не хочет пить». Но все остальные храбро садятся за стол и наливают себе по стаканчику ядовито-зеленого снадобья.