Ассегай - Уилбур Смит

Разгрузка заняла три дня. Лихтеры безостановочно сновали между пароходом и берегом, где груз принимали Макс Розенталь и Хенни Дюран. Двести чернокожих носильщиков перетаскивали ящики и бочонки к грузовым вагонам, стоявшим на железнодорожной станции Килиндини.

Когда с парохода доставили три автомобиля, Густав первым делом проверил, не пострадали ли они за время морского путешествия. Леон с любопытством наблюдал за работой немца. Таких больших и мощных грузовиков видеть ему еще не приходилось. Один из них был оборудован тысячегаллоновой цистерной с топливом для аэропланов и автомобилей, а между ней и водительским сиденьем нашлось место для компактной мастерской. Имея в своем распоряжении такую мастерскую, сказал Густав, весь парк техники можно обслуживать в полевых условиях.

И все же самое сильное впечатление произвел на Леона открытый автомобиль, построенный специально для охоты. Такой красивой машины он еще не видел. Мягкие кожаные сиденья, встроенный коктейль-бар, стойки для оружия, мощный шестицилиндровый двигатель в сто лошадиных сил, спрятанный под вытянутым сияющим капотом, — все это сливалось в симфонию инженерного гения.

К этому времени Густав уже подпал под мальчишеское обаяние не скупившегося на искренние похвалы и проявлявшего неподдельный интерес британца и предложил ему место рядом с собой на время путешествия в Найроби.

В конце концов основной груз отправили по железной дороге в сопровождении Хенни и Макса. Натужно пыхтя, состав отошел от станции в направлении прибрежных холмов. Густав и его люди расселись по машинам. Леон занял пассажирское место. Поездка стала для него истинным удовольствием — к сожалению, слишком коротким. Покачиваясь на мягких фирменных рессорах, он сидел на кожаном сиденье, куда более удобном, чем кресла на веранде в клубе «Мутайга», и с изумлением посматривал на спидометр — на немногих ровных и прямых участках дороги автомобиль разгонялся до семидесяти миль в час!

— Еще недавно многие всерьез доказывали, что человек не в состоянии физически выдержать такие скорости, — заметил с усмешкой Густав.

— Дух захватывает, — признался Леон.

— Попробовать не хочешь? — великодушно предложил инженер.

— Полжизни отдал бы.

Немец рассмеялся и, съехав на обочину, поменялся с Леоном местами.

В Найроби они прибыли почти на пять часов раньше товарного поезда и уже стояли на платформе, когда состав подтянулся к станции под пронзительный свист гудка. Машинист отвел вагоны на запасной путь, где им предстояло простоять до утра в ожидании разгрузки. Леон заранее договорился с местным владельцем тягача о доставке груза к конечному пункту.

Следуя полученным из Германии детальным инструкциям, Леон построил большой ангар с брезентовой крышей под мастерскую и склад. Разместилось это сооружение на унаследованном от Перси земельном участке, примыкавшем к полю для поло, которое Леон намеревался использовать под строительство взлетно-посадочной полосы для аэроплана, лежавшего пока еще в заколоченных контейнерах.

Наступили горячие денечки. В одной из телеграмм Отто фон Мирбах подробно расписал, какие бытовые условия должны быть созданы для него и его спутницы. В частности, в каждом лагере надлежало построить примыкающие друг к другу апартаменты, весьма просторные и роскошные, по местным меркам. Мебель для них, включая кровати, шкафы и комоды, находилась в одном из контейнеров. Фантазии от Леона не требовалось — ему надлежало лишь четко следовать инструкциям. К распоряжениям относительно организации питания прилагался полный набор посуды и столовых приборов, а также две серебряные люстры, по двадцать фунтов каждая, расписанные сценами охоты на оленя и кабанов. Прекрасную посуду из тончайшего, едва ли не прозрачного, фарфора и хрупкого хрусталя украшал золотой герб Мирбахов — сжатая в кулак рука в тяжелой рыцарской перчатке сжимает меч, и девиз — «Durabo!» — на знамени под ним. «Выжить!» — перевел с латыни Леон. Тот же мотив присутствовал и на белых кружевных скатертях.

Напитки поместились в двести двадцать ящиков: отборное шампанское, вина и ликеры. Еще пятьдесят ящиков занимали банки и бутылки с изысканными деликатесами: соусами, приправами и специями вроде шафрана, фуа-гра из Лиона, вестфальской ветчиной, копчеными устрицами, датской селедкой, португальскими сардинами в оливковом масле, гребешками в рассоле и русской белужьей икрой. Макс Розенталь, увидев все это изобилие, просто онемел от восторга.

Что касается Леона, то его внимание привлекли шесть больших сундуков, на которых было написано: «Фрейлейн Ева фон Вельберг. НЕ ОТКРЫВАТЬ ДО ПРИБЫТИЯ ВЛАДЕЛИЦЫ». Один из них, самый большой, при разгрузке, однако, раскрылся, и из него вывалилась целая коллекция великолепнейших платьев и обуви — буквально на все случаи жизни. Каждый предмет был аккуратно упакован в бумагу. Подобрав с земли выскользнувшее из пакета нечто шелковое и воздушное, Леон ощутил манящий, эротический аромат, пробудивший в нем далекие от возвышенных желания и смутные, волнующие образы. Решительно подавив и то и другое, он приказал Максу сложить все на место, починить и заново запечатать крышку сундука.

В последующие недели Леон, поручив Максу и Хенни заниматься практическими делами, едва ли не каждый свободный час проводил в ангаре, где Густав с помощниками собирал два аэроплана. Работал немец аккуратно, ничего не упуская. На каждом ящике было написано, что там находится, а потому открывали их в строгой последовательности. День заднем на глазах у Леона разрозненные детали — стойки, колеса, крылья, фюзеляж — медленно складывались воедино, как кусочки мозаики, принимая постепенно узнаваемую форму. Когда Густав закончил наконец сборку, Леона поразили размеры аэропланов. Длина фюзеляжа составляла шестьдесят пять футов, размах крыльев — сто футов. Корпус покрывала ткань, обработанная каким-то производным целлюлозы, придавшим ей прочность стали. Раскрашены обе машины были по-разному, но одинаково ярко и весело: первая — в шахматную клетку с алыми и черными квадратами, вторая — в золотую, с черным, полоску. Одну Отто Мирбах окрестил «Das Schmetterling» — «Бабочка», другую назвал «Das Hummel» — «Шмель».

Затем наступила очередь устанавливать двигатели. На каждый аэроплан приходилось по четыре семицилиндровых роторных мотора мощностью в двести пятьдесят лошадиных сил каждый. Закрепив двигатели на испытательных стендах, изготовленных из тиковых железнодорожных шпал, Густав запустил первые четыре. Рев их достиг даже расположенного в нескольких милях от лагеря клуба «Мутайга», и вскоре возле ангара, как мухи у дохлого пса, собрались едва ли не все столичные бездельники. Поскольку их шумное присутствие не только раздражало, но и серьезно мешало работе, Леон поручил Хенни обнести участок ограждением из колючей проволоки, чтобы любопытствующие пялились на заморские диковинки издалека.

Проверив и отрегулировав двигатели, Густав объявил, что готов установить их на плоскости машин. Двигатели по одному поднимали лебедкой на установленные рядом с крыльями козлы, потом механики под командой самого Густава подтаскивали их к нужному месту и приворачивали болтами к плоскостям — по два на каждую.