Роковая красавица - Анастасия Туманова

– Ну что? – спросила Настя. Она сидела с ногами на постели; несмотря на духоту майского полудня, куталась в шерстяную шаль. Стешка сердито взглянула на нее, захлопнула ногой дверь.

– Ничего! Не появлялись. Ни он, ни Варька. Макарьевна сама ничего не знает, сидит ревет на кухне. И знаешь что – не пойду я больше туда! Что за выкрутас такой – по семь раз на день бегать, про Смоляко спрашивать? Еще подумают, что влюбилась я в него. И тебе, дорогая, о другом думать надо. Вот к вечеру платье свадебное принесут, посмотрим – с подставкой корсаж или на костях. Я так думаю, что…

– А Митро? Кузьма? – перебила ее Настя. – Не говорили ничего? Наверняка ведь знают. Ведь три дня уже, дэвлалэ… Где его носит?

– Водку пьет где-нибудь! – отрезала Стешка. – Что ему еще теперь делать?

– А Варька тоже водку пьет? – с досадой спросила Настя. – Она где?

– Не знаю, говорю же тебе. Не знаю! Может, в табор давно съехали!

– Но как же… Не сказали ничего, не простились… Разве можно так?..

Лицо Насти вдруг сморщилось, она заплакала, уткнувшись лицом в колени. Стешка, схватившись за голову, забегала по комнате:

– Да за что же, господи, наказанье это! Чего ты ревешь-то? Через два дня замуж идти, а она…

– Не пойду я никуда! Ни за кого! – рыдания стали еще отчаяннее. – Нужен он мне, этот Федька! Что я с ним делать буду?

– Так ведь сама ж хотела, дура!

– Хотела. А теперь не хочу. Сгори они все, никого не хочу! Где Илья?!

– Да где же я его тебе возьму! – завопила Стешка. – Ума лишилась, мать моя? Вон воды выпей, облейся, а то сейчас на твои вопли весь дом сбежится! Хочешь, чтоб Яков Васильич тебя, как колбасу пошехонскую, связал и в таком виде под венец доставил? Что ему будет, Илье твоему? С бабой своей наверняка милуется. Говорила я тебе, что он к баташевской горничной бегает? Ни стыда ни совести у цыгана, а ты по нему панихиду служишь. Да стоит ли он, кобель!

– Замолчи, – вдруг сказала Настя, приподнимаясь.

Стешка умолкла, прислушалась. Снизу донесся хлопок двери, голоса.

– Митро пришел!

Настя вскочила. Торопливо черпнула воды из ковша, протерла лицо и бросилась из комнаты.

С одного взгляда было заметно, что Митро к разговорам не расположен. Мрачный, как туча, он стоял возле рояля и тянул вино прямо из бутылки. Настя, вбежав в залу, остановилась на пороге, вопросительно взглянула на брата.

– Чего ты, Настька? – из-за бутылки невнятно спросил Митро.

– Где ты был? – с трудом переводя дыхание, спросила Настя.

– По делам. – Он поставил бутылку на рояль, пожал плечами. – А что? Случилось что-нибудь?

– Нет… ничего… – Настя улыбнулась, попытавшись принять непринужденный вид. Митро недоверчиво смотрел на нее.

– Да что с тобой?

– Ничего… Право, ничего, – Настя села на стул, взяла на колени гитару, пробежалась пальцами по ладам. Небрежно спросила: – Варьки не видал?

– Нет, – узкие глаза Митро глядели в упор. – А зачем она тебе?

– Ну, как же? Платье мое креп-жоржет забрала – выкройку сняла. И не отдает. – Из-под пальцев Насти вызванивала веселая мелодия. – В чем я сегодня вечером выйду? Что за мода – невесть куда на три дня пропадать? Полгода в хоре, а все как дикие…

Митро пробурчал что-то, снова взялся за бутылку. Настя следила за ним из-под полуопущенных ресниц. Затем, отложив гитару, встала.

– Схожу-ка я к Макарьевне. Варька-то мне ни к чему, а платье наверняка там валяется. Заберу, и кончим дело.

У Макарьевны – тишь, духота, сонное жужжание мух, запах прокисших щей. Хозяйка сидела на кухне, подперев кулаком морщинистую щеку и дребезжащим голосом напевая «Гей вы, улане». Услышав удар двери, она вскочила, тяжело переваливаясь, побежала в сени… и разочарованно остановилась.

– Настя?..

– Я, Макарьевна, – Настя, не здороваясь, кинула взгляд через плечо хозяйки. – Не появились?

– Нетути… – Макарьевна вытерла слезинки в уголках глаз, тяжко охнула. – Уж не знаю, что и думать… Ни его, окаянного, ни Варвары. Один Кузьма пришел тока что. Злющий, даже есть не просит!

– Я к нему, – решительно сказала Настя, проходя в горницу.

Макарьевна посмотрела ей вслед, собралась было сказать что-то, но передумала и, вздыхая, побрела обратно в кухню.

Кузьма лежал на нарах, задрав ноги на стену, глубокомысленно чесал живот. На звук шагов он скосил глаза. Увидев входящую Настю, удивился, сел, одернул рубаху.

– Настька? Здравствуй… Что случилось?

Настя, не отвечая, плотно прикрыла за собой дверь. Подумав, опустила засов. Подойдя к окну, закрыла и его, и в комнате стало темно. Кузьма испуганно привстал, но Настя остановила его, взяв за руку.

– Чаворо, сядь. Христом-богом прошу, сиди. Послушай меня…

– Да что ты? – прошептал Кузьма, косясь на закрытое окно.

– Кузьма, милый, попросить хочу…

Голос Насти вдруг сорвался, и с минуту она сидела молча. Из-под ее опущенных ресниц, блестя в свете лампадки, бежали слезы. Кузьма не смел пошевелиться, боялся даже высвободить руку из Настиных пальцев. Наконец она перевела дыхание. Сдавленно сказала:

– Я знаю, ты мне скажешь, не будешь меня мучить. Ты ведь знаешь, ты ведь был там. Да? Был? Скажи…

– Где, Настя?

– Где Илья сейчас… Нет! – вскрикнула она, когда Кузьма попытался было возразить. – Нет, чаворо, не ври мне… Скажи – живой он? Илья… живой он?

Кузьма опустил глаза. Не далее как час назад он поклялся Митро, что до смерти не увидит родной матери, если кому-нибудь расскажет про Илью. А сейчас на него смотрели блестящие от слез глаза Настьки, и он начал мучительно решать: так ли уж будет тяжело никогда не увидеть мать?

– Кузьма! Ну что ж ты молчишь? Кузьма, я в колодец брошусь! Клянусь, ты меня знаешь! – Настя заплакала, уже не скрываясь. – Прямо сейчас пойду и… и… под пролетку кинусь! Пожалеешь тогда…

– Не надо под пролетку! – завопил Кузьма. – Я скажу!

Через пять минут Настя опрометью вылетела из дома Макарьевны. Перебежала двор, хлопнула калиткой, вихрем пронеслась по Живодерке, и вскоре ее голос звенел уже на Садовой:

– Извозчик! Извозчик!

– Куда это она? – озадаченно спросила выглянувшая через плечо Кузьмы Макарьевна.

– Куда-а… – Кузьма прислонился к дверному косяку, ожесточенно почесал обеими руками голову. – К нему, как бог свят. К Илюхе. Вот дела, а мне и в башку никогда не забредало…

– Да что тебе туда вообще забредало, дурень? – сердито спросила Макарьевна. – Скажи лучше – жив Илья-то?

– Жив пока, – Кузьма тяжело вздохнул. – Ох, и сделает из меня Трофимыч антрекот бараний… И прав будет. Ну, не могу я на ейные слезы спокойно глядеть, душа не терпит!