"Царство свободы" на крови. "Кончилось ваше время!" - Алексей Волков

Искать Дину тоже не было времени. В буквальном смысле. Только мечтать о ней, да и то не в Москве, где расписаны были минуты, а в бесконечных мотаниях по фронту и ближайшим к нему гарнизонам. На то и офицерская судьба…

Машина катила по московским улицам, а Кротов поражался про себя быстроте нынешних перемен. Вроде отсутствовал в столице какую-то неделю, а города не узнать.

Нет, дело, разумеется, не в зданиях, дома остались прежними, и не в наступившей весне, отсутствии снега, в почках на деревьях, пробивающейся кое-где траве. Поменялся общий дух города. Мужчины подтянулись, переоделись в военную или полувоенную форму, меньше стало праздных гуляк. Одни ушли в армию, другие работали на оживших заводах, а всевозможные бездельники предпочитали прятаться, не выставлять собственное безделье. Как спросят: почему прохлаждаешься? И ведь есть кому спросить. Постоянно попадаются то патрули, то усиленные наряды милиции. Проверки документов, бесконечные выяснения и вопросы, порою — задержания…

Наряду с обычным фронтом власть стала создавать другой — трудовой, лихорадочно пытаясь в ускоренном темпе хоть отчасти исправить все последствия революции и последующего бардака. Говорить о переломе, а тем более — восстановлении, было рано, тут не считанные дни нужны, однако производство стало заметно оживать и в столице, и в других городах, а в Петрограде уже была произведена первая партия танков, и сейчас спешно формировалась танковая рота.

А вот людям торговым вдруг стало несладко. Новая власть закручивала гайки, зорко следила, чтобы не было откровенной спекуляции, в случае нарушений начинала сажать и потихоньку прибирала всю эту сферу человеческой деятельности к рукам. Все преимущества — реальному производству. Может, потому простой люд поддерживал начинания, им-то предыдущая политика не несла ничего, кроме безработицы, взлетов цен да прочих трудностей жизни.

Редкие прохожие почти не обращали внимания на несущийся автомобиль. В Москве машины не были диковинкой уже давно. Не деревня, где любая техника немедленно вызывает откровенный интерес. А тут еще раскраска военная. Кто спешит, куда, какая разница? Явно по казенному интересу.

Долгожданный Кремль, проверка документов на въезде, а дальше — неизбежный доклад об общем положении дел, принятых мерах и соображениях по дальнейшей работе…

Посторонние мысли привычно ушли, уступили деловой сосредоточенности, и вместо грез Кротов словно вновь находился недалеко от Смоленска, где опять разгорелись бои и редкие русские части вновь откатывались назад…

2

Писаревская не устояла. Ее грызла совесть, и казалось постыдным, что в решающий момент товарищи в редакции остались одни. Пусть девушка не являлась главной в стихийно складывающейся оппозиции, пусть ее нахождение в здании действительно не имело особого смысла, но ведь и сбегать от всех не слишком порядочно. Как протестовать, так вместе, как отвечать — в кусты. Дина считала себя храброй и потому испытывала невольный стыд. Словно предала всех, переметнулась к противнику, а ведь нового президента иначе как врагом она не считала.

Потому после долгих колебаний Писаревская отправилась к месту работы. Иначе она перестала бы себя уважать, в молодости же самоуважение — одна из основ мировоззрения.

У здания редакции никого не было. Визит властей закончился, машины уехали, и улица вокруг жила обычной жизнью.

Изменения были заметны только внутри. Сотрудники ходили тихие, подавленные, осторожно обменивались замечаниями, словно уже подозревали друг друга в доносительстве и прочих нехороших делах.

— Тут у нас обыск был, — едва не шепотом сообщили Дине. — У Льва какие-то бумаги нашли. Так и бумаги забрали, и Льва, и секретаря прихватили…

Лев был первым замом главного, который, кстати, сегодня отсутствовал. А сверх того — одним из главных вдохновителей коллектива на путях борьбы за справедливость. В том смысле, в котором он ее понимал.

— Арестовали? — переспросила Дина.

Заместитель был старым революционером, даже привлекался разок при царизме, и его арест в новом свободном обществе был явлением вопиющим. Понятно, если к ответственности привлекают тех, кто мечтает восстановить старое, но это…

Что же дальше будет при таком начале?

— Может, разберутся и отпустят. Знаешь же, как они порою любят усердие демонстрировать. Да еще раз власть меняется…

— А нам всем велели Москвы пока не покидать. И адреса переписали. С предупреждением, что мы действительно должны там жить. Так что, тебе повезло. Иначе и тебя…

Все говорилось без осуждения, напротив, с долей радости за удачливого товарища. Вернее, товарищей: в число счастливцев Дина попала не одна. Специфика работы. Кто-то пишет здесь, кто-то мотается в поисках новостей.

— Что же теперь будет? — вопрос витал в воздухе.

— Протестовать надо! Мало им было вчерашнего. Если на второй день так себя ведут, то что дальше творить станут?

— Но война, граждане! Нас же предупредили — в стране есть враги свободы, которые находятся на содержании противников. И с ними будут бороться без пощады…

— Это мы на содержании? Пусть лучше на себя посмотрят!

Однако быстро перешли на шепот. Когда обыск еще свеж в памяти…

— Любая оппозиционная критика запрещается на все время войны. Каково? — Однако возмущение новым указом президента, одним из первых принятых, вновь прозвучало тихо.

— А если выпустить газету без слов? — вдруг предложила Дина. — Если нам запретили писать о насущном, то пусть читатели сами догадаются о том, что мы хотели им сказать. И никто не придерется. Откровенной критики-то нет. Что они нам смогут сделать?

— Только кто это купит… — Хорошо живешь тогда, когда тиражи растут. Иначе кошелек может оказаться пуст.

— Не важно. Главное — люди поймут и оценят. А покупать станут следующие номера.

— Нет. Надо оставить пустыми лишь некоторые страницы. Скажем, после объявления о запрете критики. Так будет более хлестко.

Но в целом мысль понравилась, и теперь осталось обсудить подробности. Например, какие статьи должны в газете остаться. Чтоб ни в чем не поддерживать власть, лишь абсолютно нейтральные, да те, без которых не обойтись — известие о войне, указ о мобилизации да о временном запрете любой оппозиции. А прочее пусть будет лишь белым листом. Никаких призывов к доблести, ничего. Режим обойдется, а о слове «Родина» здесь не ведали.

Лишь Писаревской почему-то вспомнился ее знакомый, спокойно, как само собой разумеющееся, отправившийся на чужую для него войну. Не глуп, порядочен, так почему же?

Или в жизни существуют разные правды?

Только думать об этом не хотелось. Подвергать ревизии собственные устоявшиеся взгляды — да что может быть хуже?

— И ничего они нам не сделают! — оповестил кто-то уже погромче.

Опасность пока миновала, Льва, несомненно, выпустят, а к власти придут иные люди. Те, которые дадут людям талантливым и предприимчивым больше возможностей для жизни.