Осьмушка - Валера Дрифтвуд

скажу только быстренько. Мало ли тебе интересно будет о кровной родне послушать – я разузнал кое-что.

Ай.

Иногда гадюки кусают.

Сивый – взметнулись уши торчком – произносит со вздохом:

– Так раз ты узнал, сразу нужно было говорить, а не петлять, чай не в эльфивом подвале связанный сидишь, и не у злой подлюги чё-нить выведываешь.

– Только не надо щас заливать, что это ты и есть мой родитель, – сглотнув, выговаривает Пенни, постаравшись взять тон понахальнее.

– Нет, конечно, – отвечает Аспид. – Будь оно так, я бы тебя давно по любому чиху нашёл. Из-под земли бы вынул. Да и тебя, Резак Штырь-Коваль, отроду бы тогда с человечиком никто бы не перепутал.

Колотится внутри бешеный барабан, разносит по каждой жилке змеиный яд.

– А вот маму родившую мне сыскать было нетрудно. Уважаемая, холёная, с хорошей семьи, да и денежки на твоё содержание дважды в год переводила аккуратно, как полож…

– Стоп, – говорит чей-то голос, кажется, Пенелопин собственный. – Не интересно. Ты обознался. Родня у меня уже и так нашлась. Спать пойду…

Пенни-Резак поднимается и идёт в тепло Зелёного дома – глаза не жжёт, ноги не спотыкаются, всё, наверное, в порядке, разве только вот гулкий бешеный барабан…

– И в лицо ей посмотреть не хочешь даже?

– Да хорош уже, – ворчит Морган. – Уймись.

Дома всё спокойно и хорошо, даже бабушка спит.

И Ёна спит крепко, а значит, точно ничего ужасного с Пенни не случилось, иначе дружище бы сразу подорвался с места, тут и думать нечего. Подлезть теперь потихонечку обратно, и обнять рукой, и лбом уткнуться, упрятаться. Ржавка-ррхи так говорит: «Да мы костлявые и от гадюжьего укуса живьём перемогаемся. А вот гадюке-то потом неделю тошно небось».

* * *

Раннее утро гость проспал в Жабьем доме.

Видать, горазд этот Аспид подкидывать мимоходом разные испытания: Пенни некоторое время наблюдает, как Руби со страшаковыми близнятами, собравшись кучкой, жуют ментоловую жвачку, чуть не подвизгивая от вымораживающего рот ядрёного вкуса; угощают и подошедшего Хаша – тот храбро отправляет белую пластинку в рот. Кривится отчаянно, но угощение не сплёвывает – смеётся вместе с маляшками:

– Ай, зелье, аж до затылка льдом пробивает!

Открывают по очереди рты, чтоб проверить, не прихватило ли у кого язык инеем.

А близнята, гляди-ка, за лето вымахнули в рост, сделавшись повыше Руби, хотя по годам они существенно младше. Такая уж она, орчья кровь. И Шарлотка тоже здорово подросши, и давно уже Пенелопа не видела, чтобы младшее старшаково чадо спало днём, пуская слюни в пёстром платке за спиной у Коваля или у Тиса. Хильда и Марр недавно вперебой рассказывали, как маляшка увязалась с ними к ручью и с веткой в руках подстерегала добычу, ровно прирождённый рыбарь. Конопатый после этого сделал чаду маленькую острогу, чтобы пришлась аккурат по руке.

«Не напасёшься на тебя, опять все вещи малы, месяц назад только новое куплено», – смутный отзвук раздаётся в давней-давней Пенелопиной памяти.

Ха, будто кто-нибудь на свете бывает виноват, что растёт.

Будто кто-нибудь на свете бывает виноват в том, что родился…

Мама…

* * *

Воды для стирки нагрели изрядно. Здесь, на зимней стоянке, шмотьё стирать отчасти даже удобнее: в Земляном доме нашлась торговая оцинкованная жлыга, не то корыто, не то ванна с двумя плоскими ручками, толсто обмотанными шнуром. Никому, значит, не придётся до весны немытому ходить или в снегу гольём купаться.

(- В снегу можно, если хочется, – говорит Ёна. – Это весело).

С Ёной на пару, оказывается, даже постирушки выходят вроде игры. И можно хором радоваться общей необходимой работе, почти так же радоваться, как свободной плясовой драке, потому что ловко выходит. А полощут тряпьё от остатков мыла они прямо в ручье, и отжимают привычно в четыре руки. Крепко отжатый шмот кидают в ванное корыто, и сперва звук получается гулкий – «бляммм», а когда отжато уже порядочно вещей – обыкновенный «шмяк».

– Меня Аспид к себе звал, в Аргесту, – говорит Пенни. – А я не поеду.

Ёна подаёт край последней выполосканной шмотки – хламида бабушки Сал, тёмная в мелких цветочках.

– Аспид командир из лютых, – кивает Ёна. – Тис рассказывал.

Выкручивают мокрую хламиду – каждый на свою сторону, выгоняют из мягкой ткани воду.

– Да очень мне сдалось в Аргесту ездить… ещё узнает меня там кто-нибудь.

– Ну, Аспид бы позаботился, чтобы и вблизях не узнали. Острижка… Волосы бы ещё перекрасили в другую масть, наверное. То да сё. Линзы такие, чтобы глаза другого цвета и совсем с человеческим зрачком. У людей обычно нюх слабый, с трёх шагов не узнали бы.

– Говорит, маму мою нашёл… которая родила, – выпаливает Пенни, сама не зная зачем. – Посмотри, говорит, на неё, хочешь?

Выкрученный краешек ткани вдруг прыгает прочь из рук – не удержишь, сыро шмякается об Ёнино колено.

«Я бы тебя давно по любому чиху нашёл. Из-под земли бы вынул».

И льётся, льётся потоком – не холодная вода тихого ручья – вскипевшие слова.

«да чего теперь глядеть»

«меня-то видеть не хотела»

«вот так ждёшь, ждёшь, ждёшь, как дура, а потом уже не ждёшь, а потом уже не надо»

«остохренели мне эти лютые командиры»

«аж тошнит»

«чё он докопался, гад»

«а я не поеду»

«а я уже не хочу»

Бабушкина одёжка в мелком цветочном узоре перекинута через высокий край корыта. Ёне сейчас обе руки нужны, чтобы обнять.

Вскипевшие было слова помалу стынут и иссякают, так же, как и злые горячие слёзы.

* * *

«Я тебе что-нибудь обязательно подарю, Ёна, – думает осьмушка. – Что-нибудь хорошее и красивое. Из Нимовых памяток, если захочешь. Или от бабушки Сал выучусь и плетежок тебе сплету. Со спицами наловчусь – так свяжу тебе хоть шапочку. Песню тебе сложу, если когда-нибудь сумею. И ещё расспрошу тебя про твою жизнь, какие у тебя бывали беды и приключения…»

Мысли кажутся и неуместными, и удивительными – даже про Мэй такое как-то в голову не взбредало – и правильными. А что? Для хорошего плясу ведь это же обе-двои поспевать должны, а не так чтобы один выламывается, а другой в это время столбом стоит.

* * *

Собравшись отчаливать восвояси, под не по-осеннему тёплым солнышком, старый Аспид отчего-то уже не похож на человека, несмотря на дорогую одежду и искусно перекроенное лицо. Дело тут даже не в жёлтых его змеиных глазищах, которые этот невыразимый орк не спешит снова спрятать за цветными линзами. Может быть, теперь от него не пахнет теми духами и тачкой, вот и весь