Мне так хорошо здесь без тебя - Кортни Маум

И мне нельзя делать из этого трагедию. Потому что в конечном итоге не важно, была она с кем-то или нет. Если я позволю себе начать загоняться по этому поводу, нас снова ждет порочный круг взаимных обид и клаустрофобия. Я люблю ее. Я люблю ее всей душой. Мы намерены остаться вместе надолго. Этот путь не будет легким и безоблачным. Рано или поздно один из нас споткнется и сделает ошибку. Возможно, этой ошибкой станет даже не интрижка на стороне, возможно, это вообще будет никак не связано с изменой. Однако какая-нибудь проблема обязательно возникнет. Выяснение отношений. И примирение. Потому что, в конце концов, именно ради этого некоторые глупые человеческие существа и женятся. Потому что мы знаем, что можем потерять друг друга и снова найти. Потому что мы умеем прощать. Ну, или думаем, что умеем. На месте Анны я вряд ли смог бы простить то, что я сделал. И, оттого что ей хватило силы духа принять меня назад, я люблю ее и нашу маленькую семью еще больше.

В конце мая инсталляцию «Война стирает все» купил немецкий магнат, владелец крупного издательского дома. У Анны был повторный суд, истицы выиграли. Через два года все винные бутылки будут украшены перечеркнутыми беременными животами.

Мы возобновили традицию воскресных обедов в доме де Бурижо, но урезали их до одного раза в месяц. Хотя мнение Алена об мне как будто не изменилось ни в худшую, ни в лучшую сторону, свои позиции в глазах Инес я потерял. В сентиментальной меритократии я должен был снова заслужить расположение тещи.

«Синий медведь» простоял начало лета у стены в столовой, грея нам сердце и мешаясь под ногами. Мы долго ломали голову, куда его повесить. Картине с такой историей не место в супружеской спальне, Камилла тоже не горела желанием видеть «Медведя» у себя. Стены детской были теперь увешаны плакатами со светящимися в темноте созвездиями – у нашей девочки появилась новая страсть. В гостиной «Медведь» тоже как-то не смотрелся, а в столовой неизменно вызывал у гостей вопросы, которые действовали нам на нервы. Картина вновь приобрела свою первоначальную функцию – общего на двоих секрета, который не поймет никто, кроме нас.

Но нельзя было бесконечно держать ее прямо на полу в столовой, а снова отправить в подвал не поднималась рука. На восьмую годовщину свадьбы Анна сказала, что нашла решение. Только я должен ей довериться и не задавать лишних вопросов.

– Картина наша, да? – уточнила она. – Мы можем делать с ней, что захотим? У тебя есть документ, который это подтверждает?

Я ответил, что да – с приятным волнением: если Анна заинтересовалась законными основаниями, значит, она задумала нечто близкое к незаконному. Она пригласила няню для Камиллы, сообщила, что мы идем обедать в ресторан, но прежде нам надо – вот прямо надо – кое-что кое-куда завезти. И обуться лучше в кроссовки.

В одиннадцать мы вышли из дома с «Синим медведем», кое-как прикрученным к тележке, и Анна объявила, что мы катим его к Сене.

– В честь годовщины мы сбросим его в реку? – предположил я.

Она покачала головой.

– Нет. Пошли.

И мы покатили «Медведя» верх по улице Томб-Иссуар. Это оказалось сложнее, чем я предполагал: колеса крутились вокруг своей оси как попало, и на каждом бугорке тележка норовила рыскнуть в сторону. Мы миновали угрюмые больничные здания у станции «Порт Рояль» и дальше поехали среди невысоких домов, забегаловок с жареными курами в витринах и плетеными корзинами фруктов у входа.

Мы проходили через скверы, где малыши играли пластиковыми игрушками на траве, а бабушки и дедушки гоняли от них нахальных голубей. Молодежь весело крутила педали велосипедов, разбрызгивая воду из луж. На углу остановился автобус, зевнул дверями, выпуская поток одетых в твид пассажиров.

Четырнадцатый округ остался позади, мы шли через шестнадцатый. Я не особенно переживал, вся эта авантюра меня скорее веселила. Мне просто было приятно идти рядом с женой, глазеть по сторонам, замечать то, о чем можно потом поболтать за обедом. Что же касается «Медведя», я верил Анне. Как бы она ни распорядилась его судьбой, все будет правильно.

До Сены мы добрались примерно за час. Анна молча сделала знак, что нам надо перейти у Института Франции – где каждый год умные люди решают, каким словам дозволено войти во французский язык, – и продолжить путь по набережной Конти к мосту Искусств. Перила железного пешеходного моста были увешаны – буквально задушены – гроздьями замков. Парочки, преимущественно из числа туристов, оставляли здесь эти символы вечной любви со своими именами. Традиция набрала популярность в последние годы и вносила приятное разнообразие в пейзаж набережной. Вместо разнокалиберных «эйфелевых башен» вездесущие иммигранты торговали здесь висячими замками всех размеров – от самых маленьких, как замочек на детской записной книжке, до здоровенных, в три кулака.

– Ну все. – Анна утерла взмокший лоб. – Пришли.

Я обвел глазами туристов с фотоаппаратами, юных парочек, рассматривающих надписи на чужих замках, и признался:

– Если ты хочешь избавиться от картины, я не против, но я не готов смотреть, как она тонет в реке.

– Да не будем мы бросать ее в реку, – ответила Анна и жестом велела помочь ей втащить тележку по ступенькам.

На середине реки Анна остановилась, прислонила «Медведя» к перилам и залюбовалась уходящей к горизонту цепью мостов, чередой белых арок над Сеной. К ней тут же подрулил субъект в яркой рубахе и попытался впарить замок.

– Спасибо, не надо. – Анна широко улыбнулась. – У нас с собой.

Я подождал, пока субъект отойдет к другой паре, и прошептал:

– Ты мой чокнутый маленький ослик. Ты правда хочешь оставить ее здесь?

Анна кивнула, улыбаясь еще шире.

– И это будет вроде как наш замок?

– А что? – усмехнулась она с вызовом. – Чересчур сентиментально?

– Нет, – ответил я, наслаждаясь близостью к ней. – В самый раз.

Я оглядел толпу. Человек пятьдесят, а то и больше.

– А за нами никто не погонится?

– Ну, я кое-что приготовила на этот случай.

Анна полезла в сумочку и вытащила листок, на котором было написано: «GRATUIT, VRAIMENT».

– Отдаем даром, честно… – прочел я вслух.

Анна взяла меня за руку.

– Ты не против?

– Я только за.

Мы немного помолчали, глядя, как парочки делают селфи на фоне перил, водят пальцами по замкам, разглядывая чьи-то инициалы и клятвы, написанные перманентным маркером или белым корректором. В игре солнечных лучей на поверхности реки, в отраженном розовом свете Лувра замки напоминали огромную стаю разноцветных рыбок, счастливых и беззаботных, вполне довольных тем, что они никуда не плывут. Что их скитания по свету окончены.

– А знаешь, что делают с ключами после того, как повешен замок? – спросила Анна.

– Ну, хранят, наверное, – предположил я, подставляя лицо солнцу.