Перемена климата - Хилари Мантел

— Думаю, нет, — сказал Ральф. — Спасибо, Эмма. Возможно, ты спасла ей жизнь.

— Ну, от таких пороков никто еще не умирал… — Эмма спохватилась, внезапно осознав масштабы страха своего брата. Неужели строгая, сдержанная, ясноглазая Анна и впрямь стоит на краю? — О, Ральф! Прости, что не сообразила раньше. Мне следовало затеять этот разговор давным-давно. Но скажи, ей что, мало детей, чтобы жить дальше?

— Наши жизни крепко связаны с тем ребенком, которого мы потеряли, — ответил Ральф. — Его с нами нет, но это он сделал нас теми, кто мы есть сейчас. Иногда Анна улыбается, но не знаю, заметила ли ты, Эмма, что она никогда не смеется? Она искалечена изнутри. У нее не осталось радости.

— Радость, — протянула Эмма. Улыбнулась своей кривоватой улыбкой. — Слово для рождественских гимнов, верно, братец? Все сводится к выживанию. Именно выживание должно быть главной целью.

Соседи слегка удивились, когда Анна — после Кит, Джулиана и Робина — забеременела в четвертый раз. Люди судачили: мы-то думали, что с нее хватит, троих вполне достаточно, в ее-то возрасте, а еще, говорят, у нее нелады с сердцем. Да, отвечала Анна, сердца у меня, как выяснилось, не совсем в порядке. Да, для родов поздновато, и это будет последний ребенок. Словом, ко времени рождения Ребекки удивление улеглось. Среди соседей некоторые вообще не знали о том, что произошло с Элдредами в Бечуаналенде, а другие знали, однако сознательно предпочли забыть. Наступила пора, когда и сама Анна перестала каждое мгновение вспоминать о похищенном первенце.

Но горе таилось в кущах, так сказать, повседневной жизни, проявляло себя в минуты отдыха, всегда было готово нанести удар исподтишка, увлечь Анну в пучину отчаяния, и тогда она воображала себя тонущей — или очутившейся в мешке, у которого затянули горловину.

Как-то Доркас споткнулась и упала на кухне, сломала запястье. Ее отвезли в травмопункт при больнице, но был вечер пятницы, так что пришлось долго ждать; это ожидание и общество прочих страдальцев утомили Доркас сверх всякой меры. Молодые парни щеголяли наполовину содранными скальпами, кровь сочилась из порезов и ран в таких количествах, словно была дешевле воды; еще привезли женщину, пострадавшую в автомобильной аварии, и усадили в инвалидную коляску в коридоре: глаз заплыл, лицо все в порезах, одна нога босая, другая в туфле на высоком каблуке. Все двадцать минут ожидания эта женщина рыдала и звала мужа.

В итоге Доркас все-таки приняли, осмотрели, отвезли на коляске по стылым коридорам на рентген. Больница предложила остаться в стационаре, но Анна отказалась.

— Это место ее пугает, — сказала она. — Я отвезу ее домой.

Врач, похоже, обрадовался.

— Утром обязательно позвоните своему терапевту, — посоветовал он.

— Пусть не снимает повязку, — поставил диагноз свой терапевт. — И не встает с постели. Не позволяйте ей ходить по дому и заниматься обычными делами.

Днем приехала Эмма — и поразилась унынию, охватившему Доркас. Казалось, та постоянно испытывает боль, не может ни отдыхать, ни есть.

— Знаете, что я думаю? — спросила Эмма. — По-моему, она просто устала от жизни.

Когда началась легочная инфекция, терапевт настоял на возвращении Доркас в больницу. Но там вдова Элдред скандалила и отказывалась есть, поэтому больница вернула ее домой. Она требовала, чтобы Ральф сидел у ее кровати, приобрела привычку крепко сжимать его ладонь пальцами здоровой руки и говорила, тоскливо и торопливо, говорила о своем детстве, о сватовстве Мэтью, о замужестве и о семейной жизни. Как будто сознавая, что подошла к порогу смерти, она стремилась произвести на свет иную, новую версию своей жизни.

— Ты думал, Ральфи, что он не верит в науку, верно? — Лицо Доркас почти терялось среди подушек. — Но он сломал меня по всем канонам науки. Я далеко не всегда была ковром под его ногами. Не думай, что я такой уродилась. Нет, у меня была своя жизнь, в юности я была другой, моя семья на меня не давила. Я ходила на танцульки.

— Мама, прошу тебя, не плачь.

— Пусть плачет, — возразила Эмма. — Слезы еще никому не вредили. Глядишь, ей легче станет.

— Этот мальчишка Палмеров, молодой Феликс… Твой дружок, Эмма… Я крутила с его отцом. Он хорошо танцевал, был легок на ногу. Настоящий джентльмен, покупал мне имбирное пиво.

Эмма присела на край кровати, взяла руку матери в свои ладони, погладила.

— Мам, он за тобой ухаживал?

— Еще как! — Доркас попыталась улыбнуться, потом на мгновение словно впала в сон. Потом продолжила, будто никакой паузы и не было, ровно с того места, где остановилась: — А дальше появился ваш отец, и я решила, что в нем гораздо больше от мужчины, чем в остальных. Его папаша был проповедником-мирянином, — уточнила она, будто дети этого не знали, — а Мэтью так красиво пел…

— Ага! — воскликнула Эмма. — Значит, ты дала отставку мистеру Палмеру?

— Да, — подтвердила Доркас, — отшила его, отослала прочь. Сказала, чтобы поискал себе другую. Он всегда так нарядно одевался, все девчонки обмирали, а уж как смешить умел! Вот только этого мало… Мало уметь смешить. Он женился на пепельной блондинке из Кромера, занялся строительством. Все говорили, что у него голова варит. Это от отца у малыша Феликса такие замашки. А ваш отец всегда был серьезен. С ним мы на танцы не ходили.

— Мам, ты не устала? — озабоченно спросил Ральф. — Может, тебе отдохнуть?

— Не пытайся заткнуть ей рот, или я никогда тебя не прощу! — с милой улыбкой прошипела Эмма. — Это и моя мать, а я… — Она отвернулась и понизила голос до шепота: — Я до сих пор не слышала от нее ничего занимательного. Так что не вмешивайся, братец, пусть говорит.

Доркас устремила взгляд в потолок.

— Ральфи, я всегда старалась угодить твоему отцу. Я была честной девушкой, ходила в церковь, но через полгода после свадьбы я перестала бояться Господа и начала бояться твоего отца. Попробуй понять, ты сможешь, я знаю. Это вовсе не богохульство, нет. Твой отец всегда виделся мне человеком из другой эпохи. Как Авраам. Патриарх. Он был к тебе несправедлив, Ральфи, и хуже того, вынудил меня быть с ним заодно. Знаю, ты меня возненавидел. Помнишь, той ночью, когда я пришла к тебе и попросила слушаться отца, не то твоя сестра пострадает… — Она закрыла глаза. — Он знал, что ты любишь свою сестру.

— О чем вообще речь? — с подозрением уточнила Эмма.

— Ни о чем, — отмахнулся Ральф.

— Да неужели? Не городи ерунды, Ральф! Ты не скажешь, так она расскажет.

Ральф посмотрел на мать, которая как будто задремала; впрочем, ему казалось, что Доркас напряженно прислушивается. Он протянул руку, взял сестру под локоть.

— Эмма, пойдем со мной, хорошо? Идем наружу, прогуляемся, чай заварим или просто посидим вдвоем… Дело настолько давнее, я и не думал, что придется вспоминать.

Эмма выглядела ошеломленной.

— Почему ты не рассказал мне раньше, Ральф? Все эти годы держать меня в неведении! Хоть бы словечком обмолвился!.. А я ведь спрашивала, почему ты позволяешь ему помыкать тобой!