Аваддон-Губитель - Эрнесто Сабато

А он все смотрел на меня, изучал. Но больше всего меня возмутило то, что ирония в его взгляде не исчезла, а даже усилилась.

Известно, я человек импульсивный, и я не мог удержаться — вскочил, чтобы попросить у него объяснений. Вместо ответа он, даже не вставая, спросил:

— Так ты меня не узнаешь?

Голос у него был из тех, что характерны для заядлых курильщиков: низкий, мужественный, но немного сдавленный, с хрипотцой. Я удивленно смотрел на него. В душе возникло неясное, смешанное с отвращением чувство, пугающее нас, когда мы, пробуждаясь, видим черты человека, мучившего нас в кошмаре.

Словно бы выдержав достаточно неловкую паузу, он ограничился тем, что произнес: «Рохас». Я счел это фамилией и мысленно пробежался по всем известным мне Рохасам. Он же, как бы читая мои мысли, с досадой бросил:

— Да нет же. Это городок.

Городок?

— Я оттуда уехал в двенадцать лет, — сухо ответил я, давая ему понять, что с его стороны чрезмерно самонадеянно воображать, будто смогу его узнать после столько лет.

— Я это знаю, — возразил он. — Незачем мне объяснять. Мне твой жизненный путь очень хорошо известен, я за тобой слежу.

Мое раздражение усилилось — ведь слова эти свидетельствовали о его вторжении в мою жизнь. И я с удовольствием парировал:

— А вот я, как видишь, совершенно тебя не помню.

Он изобразил саркастическую ухмылку.

— Это не имеет значения. Вдобавок, вполне логично, что ты постарался меня забыть.

— Постарался тебя забыть?

После чего я сел — ведь, разумеется, не было оснований ждать от такого субъекта приглашения сесть. И я не только сел, но и попросил еще стакан горячего вина, хотя язык у меня уже заплетался и голова была в тумане.

— И почему же я должен был стараться тебя забыть?

Я становился агрессивным и чувствовал, что наша встреча кончится дракой.

Он усмехнулся с характерной своей гримасой — приподняв брови и сморщив лоб, так что образовался ряд параллельных глубоких складок.

— Ты никогда меня не любил, — пояснил он. — Больше того, думаю, что ты всегда меня ненавидел. Помнишь историю с воробьем?

Теперь уж точно перед моими глазами возник образ из кошмара. Как я мог забыть эти глаза, этот лоб, эту ироническую гримасу?

— С воробьем? О каком воробье ты говоришь? — солгал я.

— А тот эксперимент.

— Какой эксперимент?

— Посмотреть, как он будет летать без глаз.

— Это была твоя идея, — закричал я.

Несколько человек обернулись к нам.

— Не горячись, — укорил он меня. — Да, идея была моя, но это ты выколол ему глаза острием ножниц.

Пошатываясь, но решительно я накинулся на него и схватил за шею. Спокойным, сильным движением он отвел мои руки и велел мне угомониться.

— Не дури, — сказал он. — Единственное, чего ты добьешься, это, что нас отсюда выведет полиция.

Удрученный, я сел. Огромная печаль нахлынула на меня, и, сам не знаю почему, я в этот миг подумал о М., ждущей меня в комнатке на улице Дю-Соммерар, и о моем сыне в колыбели.

Я почувствовал, что по моим щекам катятся слезы. Выражение его лица стало еще более ироничным.

— Это хорошо, поплачь, тебе станет легче, — заметил он с тем злорадным уменьем употреблять избитые выражения, которым он владел, будучи еще мальчиком, и которое с годами совершенствовалось.

Перечитываю написанное и замечаю, что изобразил нашу встречу не вполне объективно. Да, должен признаться, мои отношения с ним всегда были неприязненными, я его невзлюбил с самого начала. То, что я тут написал, характеристика его манер, его голоса — это скорее карикатура, чем портрет. И однако, даже если я попытаюсь изменить кое-какие слова, не знаю, сумею ли описать его по-другому. По крайней мере, я должен заявить, что в нем было некое достоинство, пусть даже достоинство дьявольское, и умение владеть ситуацией, из-за которого я чувствовал себя неловким и незначительным. В нем было что-то напоминающее Арто[225].

Он молчал, глядя на меня, я же расплатился за вино и собрался уходить, как вдруг он произнес имя, парализовавшее меня: Соледад. Пришлось снова сесть. Я закрыл глаза, чтобы не видеть это ненавистное изучающее меня лицо, и попытался успокоиться.

Когда я посещал третий класс школы в Ла-Плате, одним из моих друзей был Николас Ортис де Росас. Его отец когда-то был губернатором нашей провинции, и с тех пор они остались здесь, ведя скромный образ жизни в доме с тремя патио, какие строили во времена, когда Дардо Роча[226]основал этот город. В их гостиной поражал, как взрыв бомбы в тихий вечер, портрет маслом Хуана Мануэля де Росаса[227]с пунцовой лентой.

Когда я в первый раз его увидел, то едва не упал в обморок: таково воздействие школьной мифологии, пропагандируемой унитариями. Кровавый тиран смотрел на меня (нет, тут больше подходит глагол «наблюдал») из вечности своим ледяным, серым взором, сжав безгубые уста.

Мы с Николасом учили какую-то геометрическую теорему, как вдруг меня передернуло, словно за моей спиной появилось одно из тех существ, которые, как говорят, являются на землю в летающих тарелках и обладают способностью общаться без слов. Я обернулся и увидел ее в проеме двери, выходившей в патио, — у нее были серые глаза и тот же леденящий взгляд, что и у ее предка. Многие годы спустя я все еще вспоминаю ее появление позади меня и спрашиваю себя, не подражала ли она бессознательно Росасу или же в ней повторилось сочетание его черт, как бывает с заигранными картами, — со временем выпадают одни и те же комбинации королей и валетов.

Николас не походил на нее ничем, кроме цвета глаз. Он был весельчак, комик, любил изображать обезьяну, повиснув на ветви дерева, пронзительно визжа и очищая банан. Однако в ее присутствии он немел и вел себя как человек, робеющий перед кем-то высшим. Голосом, который я теперь определил бы как скрытно властный, она что-то спросила у него (странно, что не могу вспомнить, о чем шла речь), и Николас, как безвестный подданный перед абсолютным монархом, ответил тоном, отличавшимся от того, к которому я привык, — мол, он ничего не знает. Тогда она удалилась столь же бесшумно, как пришла, даже не удосужившись поздороваться со мной.

Мы не сразу принялись опять за теорему. Николас был взволнован, даже как бы испуган. А у меня осталось странное впечатление, которое я, повзрослев и размышляя об этом вторжении в мою жизнь, тщательно проанализировал: Соледад появилась в комнате лишь для того, чтобы дать мне знать, что она существует, что она здесь. Но, конечно, в тот момент я не был способен охарактеризовать эту сцену и действующих лиц так, как теперь. Ну, словно тот миг засняли, и я теперь анализирую старую фотографию.