Обитель Апельсинового Дерева - Саманта Шеннон

Никлайс скомкал письмо. Должно быть, у князя имелись политические причины остерегаться недовольства Сабран. Он, по крайней мере, был любезен и выказал готовность вернуться к делу, если Никлайс сумеет задобрить Ее Злобность. Или сам Льевелин ее уговорит. Он тоже может соблазниться эликсиром жизни. Никлайс с заколотившимся сердцем вскрыл второе письмо. Это было написано больше года назад.

Никлайс перечитал написанное с полуулыбкой, с горящими глазами.

Он должен был получить письмо задолго до появления Сульярда. Она бы предупредила, чтобы ждал мальчика, да только глава шпионского ведомства Сейтон Комб видел насквозь любые шифры.

На ее прежние письма Никлайс отвечал, но подозревал, что ответы сгорели в печке. Изгнанникам не позволено писать на родину. Да если бы он и сумел с ней связаться, порадовать было бы нечем.

В тот вечер Пуруме с Эйзару увели его на реку высматривать ночных цапель. На следующий день Никлайс предпочел засесть у себя в комнате. Он нянчил разболевшуюся от волнения голову и думал о Сульярде.

Стыдно, пожалуй, наслаждаться жизнью, пока мальчишка гниет в тюрьме, тем более что юнец верит: Никлайс продолжает его дело. Дело, начавшееся с неразгаданной загадки и опасной страсти, унаследованной Трюд от Яннарта.

Страсть к истине. Эта загадка теперь не шла у Никлайса из головы. В полдень он попросил у слуги письменный прибор и записал слова, просто чтобы иметь их перед глазами:

Никлайс вспомнил университет, где впервые узнал об этой загадке. Ее прочли на скрижали Румелабара, найденной много столетий назад в горах у одноименного города.

Эрсирские рудокопы отрыли в этих горах подземный храм. На потолке были вырезаны звезды, на полу – пылающие деревья. Вместо алтаря стояла глыба звездного камня, и на ней знаками первой южной цивилизации были выбиты слова, пленившие умы ученых со всего света.

Никлайс подчеркнул одну часть загадки, задумавшись над ее смыслом.

Огонь восходит из земли.

Возможно, змеи. Рассказывали, что Безымянный и его последователи вышли из Огненного Чрева в ядре мира.

Он подчеркнул вторую фразу.

Свет нисходит с неба.

Метеоритный дождь. Тот, что покончил с Горем Веков, ослабил змеев и дал силу восточным драконам.

Угроза исходит от нарушения равновесия. Эта теория уподобляла вселенную коромыслу весов, на которых уравновешены огонь и свет звезд. Избыток любого из двух заставит весы склониться.

Угасание вселенной.

Ближе всего мир подошел к нему с появлением Безымянного и прочих. Возможно ли, что некое склонение мировых весов создало этих огненных зверей?

Солнце безжалостно било его в макушку. Никлайс понял, что задремывает. Когда Эйзару разбудил его, алхимик лежал щекой на своем пергаменте, а голова была тяжела, как мешок проса.

– Добрый вечер, друг мой, – усмехнулся Эйзару. – Ты работал?

– Эйзару! – Никлайс прочистил горло и сел прямо. – Нет-нет. Так, пустяки.

– Оно и видно. Ну, – продолжал Эйзару, – если ты закончил, не выйдешь ли со мной в город? Рыбаки вернулись с уловом серебряного краба из Бескрайнего моря, а он быстро расходится на рынке. Ты непременно должен его попробовать до возвращения на Орисиму.

– Я надеюсь никогда не возвращаться на Орисиму.

Друг замялся.

– Эйзару, – насторожился Никлайс, – что такое?

Эйзару достал из-за пазухи и, поджав губы, передал Никлайсу свиток. Печать была сломана, но Никлайс узнал герб орисимской наместницы.

– Сегодня получил, – объяснил Эйзару. – После аудиенции у вседостойного государя ты возвращаешься на Орисиму. За тобой пришлют паланкин.

Свиток стал вдруг тяжелее камня. Все равно что смертный приговор.

– Не отчаивайся, Никлайс. – Эйзару тронул его за плечо. – Достойная королева Сабран смягчится. А пока мы с Пуруме будем навещать тебя на Орисиме.

Никлайсу нелегко было проглотить разочарование. В горле словно шипастый ком застрял.

– Восхитительно. – Он выдавил улыбку. – Идем же тогда. Надо любоваться городом, пока можно.

Пуруме не могла оторваться от пациента со сложным переломом, так что Эйзару, одевшись, увел на рыбный рынок одного Никлайса. Море в тот день хлестало город колючим ветром, туманившим очки, а взгляды прохожих представлялись обозленному Никлайсу подозрительнее обычного. Хозяйка платяной лавки вызверилась на него, буркнув: «Разносчик болезни!»