Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уэйр

Я медлю с ответом, как будто раздумывая над этим вопросом.

— Парламент может не согласиться обойти леди Марию, — говорю я, хмурясь. — Если обойти леди Марию, то на тех же основаниях придется обойти и леди Елизавету, ибо они обе были объявлены незаконнорожденными. — Я делаю паузу, чтобы смысл моих слов полностью дошел до него. — Позвольте мне обдумать это, сир. Возможно, найдется более удачное решение.

Так я играю на его страхах. Может быть, он догадывается, что у меня в уме уже созрело некое решение. Не важно. Когда я ему все это выложу, он мне будет очень благодарен. Я молю Бога отпустить мне довольно времени для воплощения моих планов, ибо боюсь, что королю осталось совсем недолго.

Дорсет-хаус, апрель 1553 года.

Мы с Кэтрин стоим перед нашими родителями в большом зале Дорсет-хауса.

— Мы вызвали вас, — напыщенно начинает миледи, — чтобы сообщить вам, что сегодня мы пригласили на ужин его светлость герцога Нортумберленда и что он просил вас обеих присутствовать.

Милорд добавляет:

— Важно, чтобы вы держались с достоинством, подобающим вашему положению, и произвели хорошее впечатление на его светлость.

— Да, сир, да, сударыня, — отвечаем мы почти одновременно.

Потом следует тишина, как будто для того, чтобы задать вопрос и получить на него ответ.

— Это все, — произносит матушка. — Ах да, Джейн! Оденься прилично.

— Что-то происходит, — замечаю я, когда мы поднимаемся по лестнице к себе в комнаты.

— Это ты о чем? — не понимает Кэтрин.

Она красивая покладистая двенадцатилетняя девочка, но не слишком проницательная.

— Герцог приедет на ужин. Зачем? Он хочет, чтобы мы присутствовали. Ему для чего-то нужно нас видеть. Говорю тебе: я чую недоброе.

Я знаю, что это не имеет отношения к переговорам о моем браке с королем, ибо король болен, и, вероятно, слишком серьезно, чтобы жениться. Так или иначе, при чем здесь Кэтрин?

— Но зачем мы ему понадобились?

— Вот это мне и хотелось бы знать.

За столом Нортумберленд — сама любезность и обходительность. Он нахваливает матушке мастерство ее повара, с батюшкой долго обсуждает подробности преследования дичи, и даже снисходит до нас, девочек, интересуясь нашими успехами в ученье и прочими достижениями. Кэтрин мило с ним болтает, но я сижу насторожившись. Мне не нравится, что его улыбка никогда не касается глаз. Это обманщик. Я уверена, что он чувствует мою неприязнь. Мне отчего-то страшно.

Дорсет-хаус, апрель 1553 года.

Если он насчет брака, то Джейн могла бы осчастливить любого — по достоинству своего рождения, но больше ей почти нечем похвастаться. В свои пятнадцать лет она по-прежнему мала ростом и худосочна. Жесткий корсет поддерживает отнюдь не пышную грудь, и руки у нее еще детские, а лицо до сих пор покрыто этими злосчастными веснушками. Из привлекательного в ней только губы — пухлые и вишнево-красные, темные глаза и, конечно, волосы, которые сегодня она распустила по плечам. Знак нашего королевского происхождения, эти волосы — такие у всех Тюдоров — самое большое достоинство Джейн.

Слава богу, девочка держится скромно и сидит потупив глаза, пока с ней не заговорят. Досадно, что, когда к ней обращаются, она отвечает самоуверенно и смотрит в упор пронзительным взглядом. К счастью, герцог недолго с ней беседовал, иначе он понял бы, что скромность ее напускная! Но она покорится, она покорится моей воле, и в будущем это пойдет ей на пользу, ибо вскоре, Бог даст, она должна будет подчиняться господству мужа. Иначе зачем приехал герцог?

Со стола убрали, унесли скатерть, и девочек отправили в постель, как и всех слуг. Мы с нашим гостем переместились в гостиную, прихватив графин лучшего бургундского.

— Сударыня, — говорит герцог, — я должен обсудить с вами дело большой важности.

Взглянув на Генри, я читаю у него по лицу, что он уже знает, какое это дело. Я начинаю злиться, ибо чувствую, что меня обошли. Мужчины наверняка приняли важное решение без меня. Что ж, они не получат от меня добро, пока я не разузнаю всех подробностей.

— Я собираюсь сообщить вам сведения чрезвычайной важности, которые вы не должны никому поверять, — продолжает Нортумберленд. — Король, к прискорбию, не переживет лета. В связи с этим назревает вопрос: хотим ли мы, чтобы леди Мария была его наследницей?

Я представляю себе хрупкого мальчика в Гринвиче, бывшего некогда гордостью и радостью своего отца и залогом продолжения династии Тюдоров. Мы знали, что он серьезно болен, но не думали, что конец настанет так скоро.

— Мне очень жаль его величество, — медленно произношу я, — и Англию.

— Да, и Англию, — эхом откликается герцог. — Именно за Англию я и боюсь. Ночью мне не дает уснуть тревога о том, что станется с этой прекрасной землей, когда Эдуард умрет, и что станется с нами.

— С нами? — удивленно переспрашиваю я.

— Да, с нами. Ибо мы все содействовали установлению протестантской веры в нашем королевстве, особенно ваш муж, сударыня. Вы действительно полагаете, что леди Мария отнесется к нам благосклонно, когда станет королевой?

— Она всегда по-дружески относилась ко мне и моей семье, несмотря на наши религиозные различия, — указываю я. — И, в конце концов, я ей родня.

«А вы, милорд, — нет», — добавляю я про себя, сладко улыбаясь.

— Ах, но она, сев на престол, потребует от вас, равно как и от всех прочих, сменить веру, — напирает Нортумберленд. — Она не потерпит протестантов у себя при дворе. А если вы откажетесь, то чего будет стоить ваше с ней родство и дружба? Сударыня, вы не вели с нею дел, как я; вы ее еще не знаете, вы не знаете, какой твердой она может быть, как она непреклонна в своих взглядах. Она фанатичная католичка и держит всех нас за еретиков. Ваш супруг, присутствующий здесь, был одним из главных проводников новой веры. Как она обойдется с ним? А со мной? Если мы не откажемся от наших убеждений, она станет нас заставлять. Сначала мы впадем в немилость, а затем нам придется опасаться за наши жизни. А так же, — многозначительно прибавляет он, — за нашу собственность.

Меткий удар, ничего не скажешь. Ему, как никому, известно, что мы с милордом, подобно многим другим крупным и мелким землевладельцам, разбогатели, урвав куски от владений распущенных монастырей и церквей. Мария вернет это все Римской церкви.

Я содрогаюсь. Вдруг я отчетливо вижу, каким бедствием станет смерть короля. И все же пытаюсь сопротивляться накатывающемуся страху. Я также знаю, что среди нас троих, собравшихся в этой комнате, больше всех рискует Нортумберленд. Ясно, что он сеет панику в надежде найти поддержку. Будучи, как и Мария, королевской крови, я не вполне могу поверить, что она дурно обойдется со мной и моей семьей. С другой стороны, милорд и вправду неистово поддерживал Нортумберленда — а до него Сомерсета — в проведении религиозных реформ, а это причина для беспокойства.