Зовущие к огню - Александр Афанасьев

многие русский хоть немного, но знают. Хотя иранцы не любят азербайджанцев и вряд ли просто так допустят их в КСИР.

Корпус стражей исламской революции…

…

Место для того, чтобы поговорить, стражи выбрали красивое. Высота, туда дорога идет и что-то типа смотровой площадки в рощице. А оттуда вид – поля и рощи… красиво, сил нет. И не русская красота – а все же…

На смотровой стояли джипы и пикапы, вооруженные люди. Один из них – невысокий, с окладистой бородой – пошел ко мне навстречу.

Я знал, кто это. Он учился у нас, правда, проходил по документам как представитель Азербайджана. Он, кстати, и есть азербайджанец. Иранский азербайджанец. Зовут его Гасан Аятлы, точнее – это то его имя, которое мне известно…

Учился он хорошо. Он, кстати, и гражданскую специальность получил – журналиста. Заодно – сидели, разговаривали… нормальный мужик. С юмором относился к запретам своей страны – спиртное нельзя, баб нельзя. Понятно, что ни один нормальный мужик, тем более молодой, эти запреты соблюдать не будет. Кстати, все иранские прилавки завалены безалкогольным пивом «Балтика». Думаю, это он постарался…

– Салам, уважаемый.

– Салам.

Гасан перешел сразу к делу, хотя на Востоке так не принято. Но война сильно портит людей…

– Вам уже сказали, что это мы пытались вас убить?

– И не раз.

– Не верьте. Это не мы.

Я покачал головой.

– Знаете, вы третий на дню, кто мне говорит – это не мы. Тогда кто?

Гасан тяжело вздохнул и достал из кармана что-то вроде визитницы. Но там вместо визиток были какие-то фотографии. Перебрав их в поисках неведомо чего, он протянул визитницу мне.

– Знаете его?

– Нет.

– А должны были бы. Игорь Сухарев, русский. О нем немного известно, по крайней мере, пока он жил под этим именем. Он отслужил срочную службу в ваших парашютно-десантных войсках, был снайпером.

– ВДВ – поправил я.

– Что?

– Воздушно-десантные войска. Так у нас правильно называются парашютисты

– Спасибо, буду знать. После того, как он отслужил в армии, он вернулся в город, который вы называете Волгоград, а мусульмане называют Сары-Чин. Устроился на работу в полицию, поступил в отдел, который занимается экстремизмом, я правильно говорю?

– Да.

– В 2014-ом он бежал из вашей страны и приехал сюда. Принял радикальный ислам – наверное, он радикализовался во время работы с радикалами – и встал на джихад. Присоединился к Исламскому государству. Тот ужас, который был в Мосуле – во многом его заслуга. Он готовил элитные подразделения снайперов с нуля… Я был там. В качестве советника, отвечающего за контрразведку. Мы перехватывали переговоры снайперских групп. Почти все – на русском языке.

– Вы нас что, в этом обвиняете? – возмутился я.

– Нет, не обвиняю, – серьезно сказал Аятлы. – Ваша страна полна куфром44 и ширком45. Нет ничего удивительного в том, что все больше и больше людей отказываются жить в вашем бездуховном обществе, и встают на путь Аллаха…

Я бы мог в ответ много чего сказать. Про недорослей в клубах Еревана и Алма-Аты. Про то, в каком виде молодые иранки, которым повезло вырваться в Европу, танцуют на дискотеках. Про то, как сосут пиво и коньяк в том же Ереване – там даже специальные «алкогольные» ночные автобусные рейсы появились – в пятницу вечером сел в Тегеране, а утром рано вышел в Ереване и все выходные твои за недорого. Про то, как в Москве бухают иранские дипломаты, ученые и все, кому повезло к нам приехать – по-чёрному. Про то, что в Тегеране на каждом втором доме спутниковая антенна и смотрят всякий харам. Про то, как молодежь ходит по Тегерану с двумя телефонами – один чистый, чтобы предъявить сельским придуркам из КСИР46 при шмоне, а другой настоящий, с порнухой и всем прочим.

Мог бы я напомнить, сколько водки выпил и сам Гасан за время его пребывания в Москве…

Но я промолчал. Потому что самый умный человек это тот, кто зубами закрыл дорогу языку. Ты не прав, друг Гасан, думая, что вы, рафидиты, умеете молчать и таить. После Сталина никто не умеет молчать и таить лучше нас.

Никто.

– Почему ты решил, что это он?

– Это его крайнее фото. Сделано в Дубае в 2019-м. Затем он отправился в Ливию, чтобы и там готовить снайперов. Мы следили за ним, чтобы отомстить. Буквально на днях он исчез из лагеря.

– Это ничего не доказывает.

– Наши агенты видели человека похожего на него в Триполи. Но не в ливийском – а местном. Этот порт контролируют исламисты. Затем его переправили сюда. Он русский, может выдавать себя за военного, знает ваш жаргон. По-русски он говорит лучше тебя. Мы знаем, как в тебя стреляли. Две винтовки – крупнокалиберная и обычная. Это его почерк. В Мосуле мы не раз с этим сталкивались. Один снайпер работает издалека из дальнобойной, другой глушит вблизи.

Я покачал головой.

– С чего я должен тебе поверить? У тебя нет ничего кроме предположений.

– Можешь не верить. Мне плевать. Я знаю, что вы верите только жидам.

– Это не так.

– Это так. Я сказал тебе что знаю, и ты можешь мне не верить. Но может быть, ты будешь благоразумен и все же поверишь. В конце концов, это не меня пытаются убить.

Я кивнул.

– Что верно, то верно. Может, если ты знаешь это, скажешь, почему он пытается меня убить? Хотя бы предположения?

Гасан Аятлы странно поцокал языком.

– Мне кажется, если бы он хотел тебя убить, то убил бы.

– Может, меня защищает Аллах?

– Ты – неверный. Для Аллаха ты никто.

– Почему? Разве всех нас не создал Аллах? Думаешь, он создал только правоверных?

По крайней мере, мне удалось сказать последнее слово – Аятлы сильно задумался над моими словами.

…

По крайней мере, с встречи с иранцами я вернулся живым, и даже заставил Гасана Аятлы сильно задуматься. Что уже немало. Но больше в моем загашнике – не было ничего…

Утром пришла новость, которая многое перевернула. Ее мне сообщил Езерский, на ухо – он ждал меня внизу, чтобы ее сообщить.

– Взяли Беларуса, – сказал он, – живым.

Я ситуацией не владел.

– Это кто?

– Абу Ислам Беларус, один из лидеров всего русскоязычного ваххабитского движения здесь.

Я моментально домыслил – значит, он может знать и про Оздоева.

– Где он?

– Пока в Алеппо.

…

До Беларуса добраться оказалось не так-то просто – военные категорически отказывались допускать к нему хоть кого-то. А военные здесь – это отдельная каста, есть