В.И. Ленин. Полная биография - Владлен Логинов

А дети были все время рядом. Приезжали в гости с трехмесячной дочерью Лепешинские. И «за те два дня, что у нас пробыли, – писала Крупская, – наполнили нашу квартиру шумом, детским плачем, колыбельными песенками и т. д. Девчурка у них славненькая, но оба они такие нежные родители, что ни минуты не дают девочке покою, поют, танцуют, тормошат ее»445.

Привязались и к Миньке – сыну поселенца, латыша-катанщика Петра Ивановича и Анны Егоровны Кудум, снимавших флигель в том же дворе у Петровой. «Отец был горький пьяница, – рассказывает Крупская. – Было Миньке шесть лет, было у него прозрачное бледное личико, ясные глазки и серьезный разговор. Стал он бывать у нас каждый день – не успеешь встать, а уж хлопает дверь, появляется маленькая фигурка в большой шапке, материной теплой кофте, закутанная шарфом, и радостно заявляет: “А вот и я”. Знает, что души в нем не чаяла моя мама, что всегда пошутит и повозится с ним Владимир Ильич»446.

Рассказывала о нем Крупская и в письмах: «Мальчуган лет пяти и часто у нас толчется. Утром, как узнал, что Володя приехал, второпях схватил матернины сапоги и стал торопливо одеваться. Мать спрашивает: “Куда ты?” – “Да ведь Владимир Ильич приехал!” – “Ты помешаешь, не ходи” – “О, нет, Вл. Ил. меня любит!” (Володя действительно его любит). Когда же вчера ему дали лошадь, которую Володя привез ему из Красноярска, то он проникнулся к Володе такой нежностью, что даже не хотел идти домой спать, а улегся с Дженькой на половике. Потешный мальчушка!»447

Постоянно толклись и кормились у Ульяновых и младшие детишки Проминского. С каждой посылкой, приходившей из Москвы, и в каждую поездку Владимира Ильича в Красноярск им обязательно доставались игрушки и подарки.

Казалось бы, ну и слава богу! Однако естественное желание помочь этой многодетной семье дало повод нынешним «лениноедам» обвинить Ульянова в «болезненной патологической агрессивности», которая уже тогда предвещала, что «в недалеком будущем обагрит горячей, тяжелой соленой волной крови всю российскую землю».

Это цитата из книги Владимира Солоухина «При свете дня». В его руки попала как-то книжка Доры Штурман «В.И. Ленин». И он с восторгом выписал из нее обширный пассаж: Крупская «в своих воспоминаниях о нем [Ульянове] рассказывает, как однажды в Шушенском он охотился на зайцев. Была осень, пора, предшествующая ледоставу. По реке шла шуга – ледяное крошево, готовое вот-вот превратится в броню. На маленьком островке спасались застигнутые ледоставом зайцы. Владимир Ильич сумел добраться в лодке до островка и прикладом ружья набил столько зайцев, что лодка осела под тяжестью тушек… Способность испытывать охотничье удовлетворение от убийства попавших в естественную западню зверьков для Ленина характерный штришок».

Нашему лирическому поэту и писателю взять бы и прочесть саму Крупскую. Да нет, куда там. Пассаж Доры Штурман устраивал его гораздо больше, ибо давал возможность столкнуть «антиподов»: истинно русского человека, некрасовского дедушку Мазая и полукровку, человека, как полагает Солоухин, «по духу» совсем не русского – Ульянова448, 449.

А Крупская пишет вот что. Осенью 1898 года у Проминского кончался срок ссылки. И всем своим семейством – из восьми человек – «он собирался назад в Польшу на работу и погубил несметное количество зайчишек на шубки детям»450. Паша Мезина, девчонка, помогавшая Ульяновым по хозяйству, уточняет: «У пана Проминского семья большая была, шапки из зайцев шили, одеяла, шубы»451.

Не надо быть скорняком, чтобы понять, что для пошива двух шуб взрослых, шести шубок детских, восьми шапок, одеял и, добавим, рукавиц действительно надо было «несметное» количество зайцев. Вот Проминский и обратился за помощью к друзьям – сначала к Оскару Энгбергу, а уж потом они вместе пошли к Ульянову и «стали, – как пишет Крупская, – соблазнять Володю ехать на охоту на какой-то Агапитов остров, где, по их словам, зайцев тьма-тьмущая…»452.

Вот как Крупская в воспоминаниях описывает охоту: «Поздней осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники»453. Письма Надежды Константиновны позволяют установить даже наиболее вероятную дату этой охоты – 14 октября 1898 года. Именно в этот день, пишет Крупская, отправились они «на охоту за зайцами на остров на целый день, он в этом году ни одного зайца не изничтожил еще»454. Вспоминал об этой охоте спустя полтора месяца и сам Владимир Ильич: «Зайцев здесь я бил осенью порядком, – на островах Енисея их масса. Проминский набил их несколько десятков, собирая шкурки на шубу».

Так что же остается от Доры Штурман, как говорится, в «сухом остатке»? Осень – есть. Остров – есть. Шуга – есть. Даже лодка есть. И есть не один, а трое охотников. А вот избиения прикладами, а главное – «болезненной, патологической агрессивности» и «удовлетворения от убийства» беззащитных зверьков – вот этого нет.

Конечно, охота – дело суровое. Но испокон веков русские мужики, бабы и детишки ходили в заячьих тулупах и шубейках не потому, что были патологически кровожадны. Холодновато было зимой на Руси, а в Сибири – тем более. И уж коли помянули дедушку Мазая, то вспомните и его слова: «Только весенние воды нахлынут,/ И без того они сотнями гинут, – / Нет! еще мало! бегут мужики,/ Ловят, и топят, и бьют их баграми» и т. д. И вспомните его прощанье с убегающими зайчишками: «Смотри, косой,/ Теперь спасайся,/ А чур зимой/ Не попадайся!/ Прицелюсь – бух!/ И ляжешь… Ууу-х!..»

Длинноватым получилось «журналистское расследование» по делу об охоте на зайцев 14 октября 1898 года. Но оно понадобилось потому, что, как увидим, точно такой же методикой будут пользоваться «лениноеды» для доказательства (а точнее, для фальсификации) куда более серьезных обвинений..

«Лев Толстой где-то писал, – вспоминает Крупская, – что едущий первую половину дороги думает о том, что он оставил, а вторую – о том, что ждет его впереди. Так и в ссылке. Первое время больше подводились итоги прошлого. Во второй половине больше думалось о том, что впереди. Владимир Ильич все пристальнее и пристальнее думал о том, что нужно делать, чтобы вывести партию из того состояния, в которое она пришла. Перестал спать, страшно исхудал. Бессонными ночами обдумывал он свой план во всех деталях. Чем дальше, тем больше овладевало Владимиром Ильичьм нетерпение, тем больше рвался он на работу»455.

Считать дни до окончания ссылки он стал чуть ли не с лета. В июне Ульянов пишет Потресову: «Мой срок кончается 29.I.1900. Только бы не прибавили срока – величайшее несчастье, постигающее нередко ссыльных в Восточной Сибири. Мечтаю о Пскове. А Вы о чем?»456

Опасения насчет «прибавки» не были безосновательными. В начале 1899 года Анатолия Ванеева обвинили в содействии побегу В.П. Акимова (Махновца). Доказательств не было, но срок ссылки ему продлили на два года. И только смерть избавила Ванеева от перевода в одну из северных деревень на пути к Туруханску. А в декабре того же года сдали на два года в солдаты для прохождения воинской службы Михаила Сильвина…