Своих не сдаю - Максим Михайлов

Товарищ убитого чеченца, как-то отчаянно по лошадиному всхрапнув, метнулся к двери в подсобку, но четко, будто выполняя упражнение на стрельбище, развернувшийся Люд почти в упор выстрелил ему в спину, целя под левую лопатку. Сила полутонного удара пули добавочным ускорением бросила уже мертвого джигита вперед, глухо шмякнула о деревянную дверь подсобки, после чего он медленно сполз на пол, сдирая с двери густым слоем лежащую коричневую краску, вцепившимися в агонии в дерево ногтями. Люд даже не взглянул в его сторону, полностью уверенный, что никакой опасности враг больше не представляет. Если уж совсем честно, даже вдвоем, даже если бы он был безоружен, у чеченцев все равно не было против него ни единого шанса. И убил он их, не защищаясь, а лишь потому, что так захотелось, так требовала глубоко засевшая внутри обида на неправильность всего происходящего. Почему они здесь ведут себя как хозяева? Ведь он, Люд, а вовсе не эти заросшие козоебы победили, ну или почти победили, в войне… Так в чем дело? Что случилось? Почему все неправильно?

— Что же вы так, девчонки? — с болью выдавил он, повернувшись к продавщицам. — Как вы можете с ними так?

Он не мог подобрать слов, не мог ясно выразить свою мысль, мешала запредельная пеной клокочущая в груди обида.

— Почему вы такие! — в отчаянии выкрикнул он, пытаясь заглянуть в затянутые серой пеленой смертельного ужаса лица, достучаться до спрятавшегося за ней разума. — Мы ведь так не победим! Понимаете? Если такое у нас в тылу, мы не победим на войне! Мы…

Слов опять не хватило. Горько, разочарованно махнув рукой, он развернулся к выходу.

— Что здесь такое? — навстречу ему шагнул вошедший в магазин затянутый в легкий серый бронежилет милиционер, за его спиной маячил еще один.

Как видно стражи порядка вовсе не ожидали столкновения с реальной опасностью, потому что тупорылые АКСу у обоих мирно болтались стволами вниз на плечах, а широко раскрывшиеся в удивлении глаза, только начали полниться пониманием. Использовать этот короткий миг растерянности, было единственным шансом уйти, и Люд воспользовался им в полной мере. Жесткий удар ногой в пах, согнул переднего милиционера пополам, а тут же последовавший за ним прямой в голову, бросил его под ноги напарнику. Тот, запнувшись, с грохотом растянулся на полу. Ловко перескочив через эту кучу малу Люд вылетел из ставшего ловушкой магазина. Нос к носу столкнулся на улице с третьим, видимо водителем, не спеша выбиравшимся из припаркованной прямо на тротуаре «канарейки». Мент был безоружен, а значит, не опасен, к тому же трогательно молод и розовощек, с едва пробивающимся над губой светлым пушком. Совсем пацан, похоже… Разведчик коротко ткнул ему в лицо пистолетом.

— Сиди тихо и не шали!

Тот мелко закивал в ответ, испуганно глядя на оружие. Быстро осмотревшись по сторонам, Люд метнулся в узкий переулок. Сейчас все решала скорость. Главное оторваться, затеряться в лабиринте дворов, добраться кружным путем до съемной квартиры и плотно залечь на дно, избавиться от оружия и постараться незаметно слинять из города. А там сам черт ему не брат. В горячке, Люд не заметил, как молоденький румяный милиционер, которого он так неосмотрительно пожалел, потянул с переднего сиденья «канарейки» автомат. Пули ударили его в спину, когда до заветного угла дома, за который нужно было нырнуть, оставалось всего несколько шагов. Нагретый ласковым солнцем асфальт с маху ткнулся в лицо, но боли он уже не чувствовал, одна из пуль задела позвоночник, напрочь парализуя нервные окончания. Дробный топот приближающихся шагов. Жесткая сильная рука рывком перевернула его на спину, в лицо глянули пронзительно серые, отражающие синь яркого тропического неба глаза. «Тот мент, что первым зашел в магазин», — сообразил Люд. А рядом мальчишка… Это ведь он стрелял, больше некому. Совсем молодой парень с девичьим румянцем во всю щеку и с пушистыми ресницами, удивленно моргающих глаз…

— Ты же русский, парень… Ты русский… — еле выдавил из себя Люд, глядя лишь на мальчишку. — За что же ты меня… Почему…

Он хотел сказать еще что-то, но мертвеющие губы уже не слушались, шевелились вхолостую.

— Скорую, скорую вызывай! — долетел откуда-то издалека до него крик.

Приехавший лишь через полчаса после вызова, замотанный к концу дежурства врач местной подстанции скорой помощи, выдыхая устойчивый винный перегар и шелестя наброшенным на плечи замызганным белым халатом, официально констатировал смерть. Чеченцы тоже были убиты наповал.

— Специалист валил, — будто в подтверждение своих слов доктор громко рыгнул и, нимало не смущаясь, продолжил: — Два выстрела, два трупа. Даже в упор трудно сделать, уметь надо.

Доктор знал, о чем говорил, до нынешнего места работы, он сполна хлебнул военной практики в одном из полевых госпиталей в Афганистане. Пулевых ранений, во всяком случае, навидался.

Поплавский смотрел сквозь решетку, толстые, крашенные черной краской прутья, будто стеной отгораживали его от остальных присутствующих в зале людей. Теперь все они для него были чужими, далекими жителями совсем другого солнечного и счастливого мира. Того мира, где пели, радуясь долгожданному теплу, птицы, где пьяняще пахло цветущими каштанами, а в лужах, остатках освежающего короткого дождя, играло солнце. Того мира, где веселилась и играла весна, гуляли по парковым аллеям влюбленные пары, проносились, шурша шинами яркие блестящие машины. Того мира, где все без исключения были счастливы, хоть и не осознавали порой своего счастья. Того мира, частью которого совсем недавно был и Поплавский. Сейчас он все бы отдал лишь бы вырваться отсюда, вернуться обратно туда, но шансов на это у него практически не было. Так сказал ему адвокат, невысокий рано полысевший еврей с глубоко посаженными печальными глазами. Адвокату можно было доверять, он полностью отработал свой гонорар, он стоил каждой потраченной копейки и даже больше, но он ничего не мог сделать. Весь опыт десятков и сотен выигранных судебных процессов у него за спиной не мог сейчас повлиять на исход дела. Поплавский должен быть осужден. Такова воля государства, такова сегодняшняя политика. Он не верил до последнего, он не считал себя виновным.

— Ну почему, Абрам Моисеевич?! — до хруста ломая пальцы нервно сцепленных рук, кричал он. — Почему?! Я уже был оправдан на прошлом процессе! Присяжные признали меня невиновным! Почему на этот раз они хотят меня посадить?! Почему?!

Старый умудренный жизнью еврей лишь горестно качал плешивой головой:

— Это на самом верху, молодой человек… Это на самом верху… Судья получил четкую команду, потому Вы будете сидеть, что бы мы не предприняли… Бороться можно только за величину срока… А остальное… — он устало махнул рукой. — Вы же не глупый человек, значит, сами должны понимать, почему на этот раз процесс идет без присяжных. Это же ясно. И судья и заседатели получили четкую команду… С ними гораздо легче договориться, чем с десятком дураков-присяжных, пытающихся судить по справедливости. А значит, Вы будете сидеть. Будете… Можете сейчас отказаться от моих услуг, я даже не возьму с Вас неустойки, но я не стану обещать Вам оправдательного приговора на этот раз. Его просто не может быть. Это большая политика государства. Оно думает, что ему выгодно Вас наказать, и оно Вас таки накажет. Не берусь судить, принесет ли это выгоду самому государству, но оно хочет поступить именно так…