Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

до грудей, а сама повернулась к нему и смеялась. Ее локоны выбивались из-под чепца и щекотали ему лицо. Люди поглядывали на них неодобрительно, но юноша того не замечал. Оторваться не мог он от запаха и близости молодой, красивой женщины. А под руками его было такое сладкое и крепкое тело, что от чувства этого словно укачивало его. С коня бы не упасть самому, не то что ее удержать. Была она, конечно, старше его и смотрела свысока, но и он ей понравился. Оттого у девушки краснели щеки, а его руки, что сжимали поводья, она подтянула еще выше талии. Так высоко, что и непристойно уже. И прижала их к себе. И снова смеялась, когда поворачивалась и видела его растерянное, изумленное лицо. А Ульрика шла рядом и смотрела на них, внимательно и без смеха.

Глава 25

Управляющий гостиницей Вацлав отдавал распоряжения на кухне и не видал, как от конюшни вышел в зал молодой человек, остановился, оглядел почти пустую столовую и потом подал знак. И тут же, захлебываясь от попыток сдержать смех, две молодые женщины бегом кинулись к лестнице, что вела наверх в богатые покои. Туда они побежали втроем, спотыкаясь и смеясь, пока не скрылись в коридоре. Один из слуг, что мыл стол, взглянул им вслед, да и только. Эка невидаль: девок в покои богатым господам повели. Повел-то не чужой, повел мальчишка того опасного кавалера, перед которым сам Вацлав заискивал. Слуга и забыл про то сразу. Не его это дело, он больше о том и не думал. Стол надо было мыть.

– О господи, как тут хорошо! – защебетала Бьянка, как только Максимилиан распахнул дверь. – А эти стаканы, о мой бог, какие стаканы.

– Хорошие стаканы. – Ульрика взяла один из них, повертела в руках – видно, они ей и впрямь нравились.

– И ковер, – восхищалась Бьянка. – Ульрика, смотри, какой у них тут ковер.

Максимилиан все еще вспоминал запах Бьянки, а тут и горд стал за те покои, в которых живет его господин, словно это были его собственные покои.

– А спальня там? – интересовалась Ульрика. – Можно нам и постель поглядеть?

Жестом гостеприимного господина юноша пригласил дам в спальню, и первая побежала туда Бьянка:

– Ульрика, погляди, какая тут постель!

К ужасу Максимилиана, она запрыгнула на кровать, легла на край так, что ноги свисали. Оперлась на локти, чепец с головы почти упал, великолепные волосы струились по плечам, и глаза ее были так ярки от веселья, что хотелось на них глядеть и глядеть. А еще юношу радовало, что не полезла она на кровать кавалера с ногами. Ну как такую не любить.

Ульрика вошла в покои, улыбаясь, оглядывалась:

– И впрямь тут государю жить. Не врали люди. Не видела я места лучше.

Она подошла к кровати – та была настолько высока, что Бьянка ногами до пола не доставала; присела рядом с подругой, поглядела на кареглазую красотку и с улыбкой произнесла:

– Молодой господин все показал нам, как мы и желали, видно, придется тебе, подруга, с ним расчет вести.

Максимилиан и не понял сразу, какой такой расчет, а вот Бьянка улыбалась так, что на щеках ямочки вылезли, раскраснелась, дышала заметно, смотрела на него ласково и говорила:

– Так я и не против с господином Максимилианом рассчитаться. Пусть цену назначит, расплачусь сполна.

Она рот свой раскрыла, зубы белые, по губам язык скользит – взгляд от нее не оторвать. Вот юноша и смотрел на нее как завороженный, не двигался и не говорил ничего. А что он сказать ей мог, кроме как лепетать про красоту ее ангельскую.

Видя его нерешительность, Ульрика нагнулась, захватила подол подруги и одним махом задрала все юбки Бьянки так, что и чулки стало видно все… И не только чулки, но и все… И, господь милосердный, и живот весь.

А Бьянка как лежала на локтях, так и лежала, юбки оправить и не пыталась даже, и ничего, что юноша смотрит, пусть любуется, рот разинув. Только еще пуще раскраснелась лицом, еще глубже дышать стала, не застеснялась даже и улыбалась, словно нравится ей взгляд Максимилиана, да еще и ноги развела, словно приглашала: смотри, мол, какова я. Ульрика же в волосы ее, что дозволено видеть только мужу, запустила свои пальцы тонкие, взъерошила их, не смущаясь, как свои, потом поглаживала черные завитки и говорила тихо и томно, глядя при этом на юношу:

– Ну так что, молодой господин, возьмете от Бьянки вот эту плату?

Кто бы отказался в его возрасте. Максимилиан и рад сказать, что возьмет, да слова пропали у него. Молчал он, остолбенел от вида прекрасной женщины, едва дышал. Руками вспотевшими колет поправил.

– Или не нравится вам Бьянка, – с притворным удивлением говорила Ульрика, все трогая и трогая эти черные соблазнительные волоски на теле смуглой красавицы.

И опять Максимилиан не мог ответить, а ведь хотел.

Тут Ульрика как самая старшая из всех, кто был в спальных покоях, взялась руководить подругой:

– Ну что ты лежишь, развалила лытки, корова, видишь, господин Максимилиан в замешательстве, так помоги ему.

– А что нужно-то? – спросила та. Она и сама удивлялась, отчего молодой господин не идет к ней, не стремится брать ее.

– Так встань да расплатись с господином ртом, а то он от волнения сам ничего не сделает. Видишь, как заробел от красоты твоей.

Ульрика засмеялась, а Бьянка, к огорчению Максимилиана, спрыгнула с кровати, одернув юбки, и тут же к радости его, пришла и встала перед ним на колени, снизу на него глазами своими удивительными смотрела, улыбалась, а руки ее ловко и со знанием дела стали развязывать тесемки панталонов его.

Максимилиан замер, смотрел на нее с изумлением и не говорил ничего, не дышал даже. Словно вспугнуть боялся редкого, красивого зверька, что увидал случайно. А она все делала сама ему, делала и с желанием, и с умением. Мастерица была Бьянка в таких делах несмотря на то, что молода.

А Ульрика, увидев, что у них все ладится, отвернулась и стала разглядывать все вокруг, и взгляд ее остановился на кровати. Вернее, на высокой и резной спинке ее. Это было то, что ей нужно. Она кинула взгляд на Максимилиана – не смотрит ли. Нет, он безотрывно глядел только на красавицу Бьянку сверху вниз.

И тогда Ульрика достала из шва рукава на платье черную швейную иглу и, подойдя к изголовью и просунув руку между стеной и спинкой кровати, воткнула с усилием иголку в